Тредиаковский. Человек и альманах

На протяжении целого года в узком, сплочённом кругу писателей, журналистов и филологов – с обширнейшей, притом, географией – от Пскова до Москвы, от Риги до Афулы, близ Хайфы, и от Петергофа до Бар-Харбора, штат Мэн, – велись разговоры о готовящемся к выходу «Тредиаковском», новом литературном интернет-журнале, включающем литературоведческие, архивно-публицистические, научные изыскания, и непременно хорошо иллюстрированном. Материал из личных и государственных архивов, из библиотек, городских и домашних, – статьи, книги, письма, газетные вырезки, карикатуры (а какое уважающее себя издание сможет просуществовать хоть сколько-нибудь приличный срок без «штатного» карикатуриста?) и множественное количество, на добрый альбом, фотокарточек – летел по трансатлантическим проводам и авиапочтой, и дрейфовал малым ходом, что называется, на своих двоих, в штаб-квартиру издателя «Тредиаковского», покуда не скопилось бесценного материала на собственный его («Тредиаковского») издательский дом. Работа в доме кипела: верстались страницы и отметался, как непригодный, дизайн – тут в ход шло всё, вплоть до очков с отломанной дужкой и карманных монет господина дизайнера.

Наконец, к самому декабрю 2009 года, «Тредиаковский» – ни больше, ни меньше литературно-художественный, иллюстрированный альманах – был готов полностью, за исключением, разве что одной небольшой детали, предваряющей появление альманаха на публике и заключающей в себе его благие «цели» и архиважные «задачи» – издательской статьи. Произошло непредвиденное: редактор наотрез отказался произносить программную речь, мотивируя свой отказ цитатой издателя «Современника» – Пушкина: «Издатель <…> не печатал никакой программы своего журнала, полагая, что слова: литературный журнал – уже заключают в себе достаточное объяснение». К тому же современник Пушкина Лажечников, как известно, настолько нелестно написал о Тредиаковском-человеке, что конфуз из-за неверной, какой-нибудь невероятно предвзятой или взятой в замысловатые кавычки, трактовки читателем названия альманаха мог разразиться, что называется, громом среди декабрьского неба.

Исследовав несметное количество «томов», не менее трёх четвертей всей выложенной в интернете энциклопедической рутины, вложенных в уста Брокгауза и Ушакова словарных выжимок и биографий Тредиаковского – от самых кратких до таких подробных, что сообщалось в них даже, о чём говорили Волынский и Василий Кириллович в день, когда рука первого нанесла ужасное оскорбление второму, – исключив, разве что подборки рефератов и школьных сочинений, издатель понял, что к бытописанию бедного профессора по кафедре элоквенции Петербургской академии наук он не прибавит ничего нового.

Вот биография Василия Кирилловича Тредиаковского, что называется, в двух словах:

Тредиаковский родился в год основания Санкт-Петербурга, так далеко от будущей столицы, что и всякое упоминание о месте его рождения давно бы стёрлось из памяти, если бы не одно важное обстоятельство: в той части суши, что по сей день разлинована вдоль и поперёк Октябрьскими проспектами, этот город – единственный, в котором бывшая Октябрьская улица названа в честь нашего тезоименитого покровителя – улицей Тредиаковского. Имя городу – Астрахань.

Как юного Василия Кирилловича, сбежавшего из двух школ, астраханской и московской, зачислили в Сорбонну, доподлинно неизвестно. Но памятуется, что Тредиаковский окончил в стенах самого престижного заграничного университета курс европейской филологии, и после долгого и увлекательного путешествия по Франции, Германии и Голландии возвратился на родину, в Санкт-Петербург, где стал служить в Академии наук секретарём и поэтом – при дворе двух императриц.

Следует сказать, что известного рода нравы были присущи эпохе, которая Бог весть, отчего носила название «просвещённой». Это было время, когда один литератор был шутом у всех вельмож, другой забавлял знатных, передразнивая в совершенстве первого, а третий писал сатиры на второго и приезжал, как ни в чем не бывало, наслаждаться его бешенством. Так пишет о времени Пушкин, называя поимённо одного, другого и третьего, но издатель, из уважения к их незабвенным заслугам перед российской словесностью, предпочтёт сделать вид, будто запамятовал цитату. Изумительная эпоха рядит и Тредиаковского – одною рукою – в платье «придворного шута», другою – венчает лаврами первого русского, на извечном пьедестале почтенных немцев,  академика. Следующим стал Ломоносов. Впрочем, согласно Пушкину, этот, четвёртый,«был иного покроя. С ним шутить было накладно. Он везде был тот же: дома, где все его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в Академии, где <…> не смели при нём пикнуть».

Фигура «собственного Платона российской земли» Ломоносова следовала неотступно по пятам «дактилохореического витязя» (по «монументальному» определению Радищева) Тредиаковского – и тогда, когда Василий Кириллович предложил свой тóнический принцип в ритмической организации стиха. Ободренный и дерзкий практик Ломоносов перещеголял осторожного и аккуратного Тредиаковского. В горячем споре членов Академии де-сиянс, в котором Тредиаковскому довелось называться «скотом», а Ломоносову – «свиньёй», родилась та непреложная истина, которую хранят и почитают все поэты современности – от «мала» до велика, – названная силлабо-тонической теорией.

Управившись с теорией, Тредиаковский немало упражнялся как в сочинительстве, так и поэтическом переводе (о котором Пильский, порядком теперь забытый устроитель первой петербургской журналистской школы в начале ХХ века, сказал что-то вроде: «переводная поэзия, как женщина, которая либо красива, но не верна, либо верна, но не красива»). Терзаемые тысячами стихов «Телемахиды», счётом которых так гордился Василий Кириллович, современники смеялись над топорными переводами и стишками собственной работы Тредиаковского и отпрыскам своим с малолетства затвердили, что при дворе мудрой государыни давали читать их в наказание. Играя в пиитические жмурки «на острове Любви», Тредиаковский удостоился «титула» «первого развратника молодёжи». Тридцать лет работая над переводом Барклаевой «Аргениды», введя гекзаметр в русскую просодию, Тредиаковский смешил современников и их потомков (чем перед Пушкиным пытался оправдаться исторический романист Лажечников, автор «Ледяного дома»). Как и, скажем, сегодняшние этимологи, не без страданий, читают этимологические штудии Тредиаковского, указывая на вопиющий «произвол» и не видя в них радости первооткрывательства, пытливости и изобретательности ума.

Современники садились в удобные и модные рессорные коляски, смеясь над желанием Тредиаковского трястись в карете прошлого; в слезах они взбирались на словесные вершины витиеватых и плутающих конструкций его непонятных и не понятых сочинений, отказав им в оригинальности, своеобразности и верности себе.

…Тредиаковский скончался в бедности и бесславии, проморганный поколением просвещённого абсолютизма. Последующие поколения – от классицизма до соцреализма – нет-нет и «выроют» Тредиаковского, как предрекал возвратившийся из незабываемого «Путешествия» Радищев, «из поросшей мхом забвения могилы». А иной раз – закопают так глубоко, и не только Тредиаковского, но и писателей, усаженных во «второй эшелон» литературы 70, 50, 30 лет назад, – так, что какая-нибудь Коробочка («нет такого помещика!») всплеснёт руками, едва заслышит о том или ином «Тредиаковском»: «Нешто хочешь ты их откапывать из земли?»

Завещание Тредиаковского искренно и истинно патриотично: «исповедую чистосердечно, что, после истины, ничего другого не ценю дороже в жизни моей, как услужение, на честности и пользе основанное, досточтимым по гроб мною соотечественникам». Под небесным покровительством «неутомимого возовика» и поныне – те бессребреники, что поднимают, как писал русский литературовед, Л. Пумпянский, свой циклопический труд из любви к родине, из могучей страсти послужить делу русской научной и литературной культуры.

* * *

«Цели и задачи» альманаха могут быть самыми обширными, торжественными и патетическими. Издатель, впрочем, не склонен обременять читательское внимание вещами очевидными и доступными, тем более – громкими словами, к чему-либо его (издателя) обязывающими. Хотелось бы ему оговорить своё право избегнуть долгой и утомительной процедуры описания рубрик Тредиаковского и собственно его структуры: со всем содержимым читатель может ознакомиться без труда и без стороннего вмешательства, а вместо этого ограничиться некоторыми основополагающими «не». Тредиаковский – не поэтический журнал, предоставляющий свои страницы для пиитических гимнастик, хотя он и не отказывается от осмысления различного текстового материала, размещённого на других сетевых ресурсах, подобные услуги предоставляющих. Тредиаковский – не академическое пособие, так как это направление потребовало бы более развитой структуры и солидного штата. К тому же, излишняя академичность лишила бы альманах внутренней подвижности и подразумеваемой занимательности. Тредиаковский – не электронная библиотека и не файловый архив, несмотря на то, что своё содержание он во многом черпает из архивных и библиотечных ресурсов.

По замыслу создателей, Тредиаковский ориентирован в большей степени на образцы классического литературного альманаха, представителя русской словесности, по которому со временем судят «о её движении и успехах».