Мгновения с Юлианом Семеновым. Часть 13. Еще раз о писателе Семенове

«Я шел мимо одесского базара. Я любовался тем, как чумазые малыши, растирая по своим рафаэлевским мордашкам сок, уплетали желто-синие персики. Я смотрел, как рыжие кузнецы, матерясь и вытирая веснушчатые руки о кожаные фартуки, подковывали колхозных лошадей…»

Это не Исаак Бабель и не Константин Паустовский, признанные стилисты российской словесности, блистательные мастера метафорической прозы: один – прозы, писанной сочными масляными красками, другой – лирической, прозрачной акварелью. Это – Юлиан Семенов. Начало рассказа «Мой гид» – про мальчонку-одессита, который ведет писателя по своему родному, шумному и цветастому южному городу у моря.

« – Ну, как вам город?

– Прекрасный город.

– Вы рано сказали, что это прекрасный город, дядя. Если вы не посмотрите кино Гриши Поженяна «Жажда», вы ничего не поймете за Одессу, дядя…»

Когда я дошел до этих строк давнего, написанного еще в молодые годы рассказа Семенова, невольно улыбнулся. Ну, не мог не вставить Юлиан в новеллу имя дорогого его сердцу (и моему тоже!) человека, ставшего символом Одессы – как Утесов, Ильф и Петров, как мраморный Дюк или Потемкинская лестница! Это шло от неистребимо искреннего «дружества» Юлиана Семенова, от его человеческой и писательской щедрости.

Он любил повторять толстовский завет: «Не можешь – не пиши». Но тут же лукаво добавлял: «Но если не можешь не писать – пиши обязательно». И это, конечно же, в первую очередь касалось его самого. Не писать он не мог. Писать для него значило дышать, жить.

Исследователи творчества Семенова, особенно зарубежные, много внимания уделяют стилистическим особенностям семеновской прозы, в частности, отмечают умение блистательно строить диалоги. Непременно подчеркивая – «хемингуэевское умение!» Не случайно, именно в кино и на театре исполнителям так интересно вести словесные дуэли в спектаклях или экранизациях произведений писателя. Примеров тут можно приводить сотни. Вот один из «шпажных» обменов репликами между Штирлицем и генералом, встреченным в вагонном купе:

«– У вас нет коньяка.

– У меня есть коньяк.

– Значит, у вас нет салями.

– У меня есть салями.

– Значит, мы с вами едим из одной кормушки…»

За год до нашего знакомства, в 1983 году у Юлиана Семеновича в издательстве «Современник» вышло пятитомное собрание сочинений, что в те годы было невиданной редкостью для писателя, только-только скакнувшего за пятый десяток. Удивлялись: «Когда успел!» Восхищались: «Вот это плодовитость!» Злопыхали: «Мешок макулатуры!»

И мало кто из широкой публики знал, что в собрание не вошла, как минимум, половина из написанного и даже опубликованного к тому времени. В 1-й и 2-й тома Юлиан включил четыре книги роман «Альтернатива», а также «Третью карту», в третий – «Семнадцать мгновений» и «Майор «Вихрь», в четвертый – «ТАСС…», «Бомбу для председателя» и рассказы о Хемингуэе, а в последний, пятый том – «милицейские повести»: «Петровка, 38», «Огарева, 6», «Противостояние».

Автор предисловия к 5-томнику Юрий Идашкин считает, что общесоюзная слава Семенова началась с публикации в 1963 году «Петровки, 38». С этим нельзя не согласиться. Помню, как взахлеб читала вся страна умный (наконец-то!), увлекательнейший детектив про угрозыск, который создавал впечатление абсолютно документальной вещи. Герой повести – сыщик Владислав Николаевич Костенко перекочевал потом в «Огарева, 6» (1972 год) и в «Противостояние» (1979-й). Вся милицейская трилогия была тут же экранизирована. Сценарии, разумеется, сделал сам Юлиан.

К слову, дебют Семенова в кино состоялся еще в 1957 году, когда им был написан сценарий мультфильма «Маленький Щего» – по африканской народной сказке.

В год создания первого бестселлера из жизни работников уголовного розыска Семенову было 32 года. Но, конечно, заниматься сочинительством он начал куда раньше – чуть ли не с четвертого класса. Понятное дело, вначале были стихи. Юлиан помнил некоторые из этих наивных опусов, и даже прочитал мне однажды какие-то строки про «победу над гидрой фашизма» – похоже, политиком и публицистом он ощутил себя еще в начальной школе.

Его художественное творчество начиналось, как я уже отмечал, отнюдь не с приключенческих романов. Ранние новеллы были скорее лирическими, носили психологический характер («Дождь в водосточных трубах», «В горах мое сердце», «Прощание с любимой женщиной»). Первую повесть «Дипломатический агент» Семенов написал в 1959 году в Кабуле, где работал переводчиком с пушту и дари. Приключения дипломата-востоковеда и тайного агента Виткевича, несмотря на малознакомое имя автора, обратили на себя внимание читающей публики.

Он рано по тем временам – в двадцать девять лет – стал членом Союза писателей СССР. В 1962 – 67 входил в состав редколлегии журнала «Москва», затем работал собкором центральных газет и журналов в странах Европы, Азии и Америки. Реальные события, происходившие с Юлианом Семеновым, превращались в повести, рассказы, эссе: «49 часов 25 минут» (1960), «Уходят, чтобы вернуться» (1961), «При исполнении служебных обязанностей» (1962), «Вьетнам, Лаос» (1969), «Он убил меня под Луанг-Прабангом» (1970), «Маршрут СП-15 – Борнео» (1971), «На «козле» за волком» (1974), «Каприччиозо по-сицилийски» (1978). И, конечно, большой серией очерков обернулись его настойчивые поиски Янтарной комнаты.

Пятитомное собрание сочинений 83-го года правильнее было бы назвать «Избранным». Там не оказалось места для уже получивших признание романа-хроники о Дзержинском – «Горение» (в четырех книгах), «Лицом к лицу», «Пресс-центра», повести «Схватка», целого ряда неплохих рассказов.

А впереди еще были: «Испанский вариант», «Пароль не нужен», «Аукцион», «Приказано выжить», «Версия», «Пресс-центр», «Межконтинентальный узел», «Отчаяние», три книги «Экспансии»…

Последняя большая вещь Семенова, над которой он работал практически до тех пор, пока в состоянии был писать, – «Процесс-38». Автор возвращается к временам разгула сталинских репрессий. Для Юлиана Семеновича, сына «врага народа», понятное дело, это пожизненно больная тема.

Книга «Процесс-38» построена в форме стенографического отчета о некоем символическом судебном процессе над «врагами народа», в действительности никогда не проходившем – по крайней мере, в описываемом варианте. Обвиняемые: Троцкий, Тухачевский, Бухарин, Томский, Рыков, Радек и многие другие «старые большевики». Обвинители – Сталин, Ежов, Вышинский и прочие опричники «кремлевского горца». Свидетелями выступают: с одной стороны – умершие до 1938 года Ленин, Дзержинский, Свердлов, рядовые коммунисты, граждане СССР и иных государств, погибшие от рук сталинских палачей; а с другой – буржуазные и фашистские лидеры стран капитала, в «шпионской работе» на которых и обвиняются оппозиционеры.

В общем, такое вот мистическое действо, где автор смешал художественный вымысел с реальными стенограммами суда и протоколами допросов. Благодаря характерной для Семенова стилизации «под документ», все описываемое воспринимается как «имевшее место быть» вселенское судилище.

«Обвиняемые» рассказывают о своей ключевой роли в Октябрьской революции и защите Страны Советов, убедительно демонстрируют, сколь ничтожно было в те годы значение Сталина. Из их показаний зримо явствует, что в вынужденный самооговор многие из них, защищаясь, умышленно вкладывали убийственные противоречия, доходящие до гомерического абсурда. Например: «Я содействовал сыну Горького заболеть воспалением легких», или «Обрызгал ртутью стены кабинета Ежова», «Планировал арестовать 17-й съезд партии» (что фактически проделал Сталин!), «Давал Горькому два укола стрихнина ежедневно» (хотя, даже ежу понятно, что для убийства и одной дозы этого страшного яда достаточно!) и так далее. В показаниях «обвиняемых» – постоянная нестыковка дат, вымышленные места встреч с «агентами иностранных разведок», прочие очевидные нелепости… Для них то был единственный способ просигналить будущим поколениям, что процессы конца 30-х годов – чудовищная фальсификация.

О страданиях, пережитых в сталинских застенках, рассказывают выжившие и погибшие: маршалы Рокоссовский и Блюхер, академики Королев и Туполев, лидер Венгерской компартии Бела Кун, режиссер Мейерхольд, поэт Мандельштам…

Совсем другое отношение к делу у «свидетелей»-нацистов – Гитлера, Риббентропа, Хаусхофера, Гесса. Относясь к русской нации с брезгливостью, как к «недочеловекам», все они однако восхищаются «великим русским государственным деятелем» Сталиным, проклинают «еврейского большевистского масона» Троцкого. Семенов протягивает однозначную нить от преступников германского рейха к юдофобам лютовавшего в годы перестройки общества «Память» и фанатикам, подобным ленинградской коммунистке Нине Андреевой.

«Процесс-38» – один из самых политизированных, откровенно публицистических романов Юлиана Семенова.

Да, его первые небольшие рассказы и повести обещали рождение серьезного писателя-психолога, лирика, продолжателя классических традиций русской реалистической прозы. Но уже вскоре он увлекся политическими хрониками и, как ни странно, немедленно нажил множество врагов – особенно в писательском стане.

Завидовали, ревновали, сплетничали. Раздражала коллег необычайная семеновская «писучесть». Он шутливо говаривал, обращаясь на манер чеховского Гаева: «Многоуважаемое кресло! Мы написали с тобой тридцать романов. Но это только треть бальзаковской нормы. Так что не скрипи, многоуважаемое кресло, – надобно еще поработать!» В семидесятые-восьмидесятые годы соревноваться с Семеновым в плодовитости мог только Валентин Пикуль – писатель неоднозначной репутации, классический образчик добротной, но все-таки масскультуры. И – это, разумеется, к слову – ба-а-альшой антисемит!

Исследователь творчества Семенова, киевлянка Наталья Влащенко пишет:

«Умница, трудоголик, бабник, любитель виски и весельчак Юлиан Семенов был этаким графом Калиостро советской эпохи, который использовал весь свой человеческий и писательский талант для того, чтобы прожить, как его идеал Эрнест Хемингуэй».

В этой характеристике все абсолютно верно подмечено, за исключением одной «позиции» – «бабник». Семенов никогда не был бабником. Бабник – это тот, кто бегает за бабами. А тут как раз с точностью до наоборот: они бегали за ним! А он… словом, бедная Катя. Супруги не случайно так рано разбежались, хотя не было ни развода, ни каких-либо скандалов – просто не жили вместе. А дочери Оля и Даша стоически делили свою любовь между упрямыми родителями.

Что же касается замечаний о Хемингуэе и Калиостро, то они чрезвычайно точны и, как сказали бы физики, фундаментальны! Хемингуэй действительно был для Юлиана идеалом писательской личности – нет, не иконой, скорее, камертоном, по которому стоит сверять собственную жизнь. Я уже говорил, что Семенов имел счастье общаться со своим кумиром. На снимке в мухалатском «бунгало» тридцатилетний Юлиан запечатлен в обнимку с «Хэмом» во дворе его фермы под Гаваной в 1960 году, за несколько месяцев до самоубийства Эрнеста.

Рассматривая снимок, невольно поймал себя на мысли, что хозяин кабинета осознанно или неосознанно, но даже внешне старался походить на великого американца.

И насчет «графа Калиостро советской эпохи», пусть несколько цветасто и высокопарно, но сказано весьма проницательно. В чем-то Семенов и был великим мастером загадывать и распутывать загадки, ошеломлять. Был авантюристом, чью жизнь не так уж неправомочно сравнивать с легендарным магом, масоном, ученым, просветителем и шарлатаном!

На каком-то этапе его произведения словно загипнотизировали страну. Без сомнения, романы Семенова вносили разнообразие в серую жизнь застойной брежневской эпохи, оживляя ее увлекательными событиями из жизни шпионов и контрразведчиков – тех, чья судьба в силу специфики их профессии не могла быть монотонной. Они создавали в душах простых людей иллюзию причастности к «большим государственным тайнам». Во времена дефицита зарубежной приключенческой литературы книги Семенова стали счастливой находкой для поклонников детективного жанра. Но самое поразительное, что они и сегодня – неотъемлемая часть современной русской литературы.