Мгновения с Юлианом Семеновым. Часть 4. Мухалатские тайны

Я набираю привычный и такой простой номер: 78-10-10.

– Алло, Мухалатка? Елена Константиновна, это Борис…

– А, из Севастополя, что ль? Они упредили заране. Сказывали, что к восьми отохотятся.

Речь «Лёли», как величают все в окружении писателя его верного «цербера», невероятно своеобычна. Я заметил, что Семенов, перенял у нее немало колоритных словечек и целых фраз, составленных из уморительной мешанины всех возможных русских диалектов. Что, к слову, вообще очень характерно для сельских жителей Крыма.

– Они ждут вас.

«Они», то есть Юлиан Семенович – человек, предельно собранный и пунктуальный. Если сказал, что к восьми «отохотятся», то, значит, так и будет: ружье зачехлит точно по графику, вне зависимости от того, удалось сегодня завалить кабана или нет.

В Крымских горах есть своя особая прелесть. Кто-то пошутил, что валунов здесь больше, чем сосен. Это, конечно, преувеличение. И сосен, и дуба, и орешника, и можжевеловых пород, и даже самшита хватает. Дерева, понятное дело, не столь могучи и огромны, как на Кавказе. Но прелесть таврических лесов в их неприлизанной диковатости, неповторимой теплоте и щедрости. Заросли темно-голубой ежевики и алого шиповника, грибы, орехи, кизил. Вовсю расплодилась живность: есть олени, дикие кабаны, зайцы, лисы, не говоря уж о птичьем калейдоскопе.

Охота – вторая, после писательства, пожизненная страсть «главного детективщика страны». Впрочем, знакомый егерь утверждал, что сие не совсем так: только третья, потому как вторая – это женщины. Не берусь судить: на сей счет Юлиан особо не распространялся. Однажды в разговоре о своем друге Евтушенко и давней полемике вокруг нашумевшего стихотворения «Ты спрашивала шепотом…» Семенов сказал:

– Насчет «мещанства» хулители, конечно, загнули. Тогда и Пушкин – мещанин со своими предельно интимными стихами. Но из всех дискуссантов прав был старик Антокольский – добрый и мудрый поэт, сказавший Жене: «Достоинство мужчины не в том, чтобы хвастаться своими победами на любовном фронте, а чтобы хранить их в тайне».

После смерти Юлиана Семеновича появились всяческие воспоминания «актрисуль» и секретарш, переспавших с ним ночь-другую и возомнивших, что имеют право претендовать на этого, не то женатого, не то одинокого мужчину, точнее – на его деньги и на отраженный свет его славы.

«Все они, – говорит Екатерина Сергеевна про увивавшихся вокруг мужа дамочек, – были для него «актрисульками», приложением к пляжной гальке…» Сам Юлиан, почти в унисон с определениями жены, придумал для своих прилипчивых пассий веселый термин – «раскладушечки». Дочь Ольга добавляет: «Возникали всякие эпизодические личности, которые, увы, приносили больше вреда, чем блага. Все эти мелкие хищницы только трепали папе нервы. Дружила с отцом по-настоящему только одна яркая женщина – Алла Борисовна Пугачева. По-моему, отношения у них были чисто платонические…»

Вероятнее всего, что так. Я пару раз становился невольным свидетелем его разговоров с певицей. По крайней мере, со стороны Юлиана то были интонации истинного «дружества» (еще одно любимое словечко писателя).

Однажды, положив трубку после общения с Аллой, которая «подскочила» на пару концертов в Ялту, Семенов сказал:

– Лучший парень в моей жизни. Боготворю этот нежный вулкан!

К слову, с Пугачевой и семеновской домоуправительницей Лёлей связан забавный эпизод, о котором любил рассказывать Юлиан.

Леля была в этом доме всем: и кухаркой, и сторожем, и нянькой, и секретаршей. Взяла на себя функции добровольного цербера – охраняла «Семеныча» от любопытствующих.

– Поговорить надобно, есть важное дело, – домогался кто-нибудь из соседей, вызвав Елену Константиновну к зеленому забору.

Леля строго и величественно отвечала:

– Не след. Они работають.

– Да как же работает? Вон на ступеньках курит.

– Они когда курять – думають. У них головная работа. А потом думы свои записують…

И вот как-то раз Алла Борисовна во время очередных гастролей в Крыму «подскочила» в Мухалатку, в гости к своему другу – к «ежику», как окрестила Семенова певица. И, кстати, поясняла, почему дала такое прозвище любимому писателю: «Он и есть ежик: пузо голое, а спина в колючках!»

Посидели в «бунгало». Семенов, хитро подмигнув гостье, представил ей Лелю:

– Это Елена Константиновна, мой ангел-хранитель, и отменная певунья. Кстати, Алла тоже поет.

Леля приняла к сведению сообщение, но особого восторга не выказала.

А потом Юлиан предложил женщинам прокатиться в популярный ресторан «Шалаш». Это неподалеку от поселка – у знаменитых Байдарских ворот, одной из туристических достопримечательностей Крыма.

Арочные ворота со смотровой площадкой наверху построены из крупных матово-молочных известковых блоков. Знаменитое сооружение находится в самой высокой точке перевала по дороге Севастополь – Ялта. Дальше идет спуск вниз, к Южному берегу. Кстати, формально тут заканчиваются земельные владения города-героя. Воздвигнуты Байдарские ворота давно – после 1-й Крымской войны, во второй половине ХIХ века. В начале ХХ столетия чуть ниже, на пятачке, венчающем отвесную скалу, была поставлена очаровательная церквушка. А уж в наше время, с началом перестройки, эпохи кооперативов и прочих «вольностей» рядом с Воротами сварганили ресторан в виде огромного деревянного шалаша. И фирменное блюдо придумали – чебуреки в форме треугольной лепешки, напоминающей шалаш. Славится ресторан и своей отменной бараниной – благо барашки пасутся рядом.

Словом, отведали Алла, Леля и Юлиан чебуреков, баранины, запивая кушанья отменным крымским «Рислингом» и кое-чем покрепче. А потом Семенов попросил своего «ангела-хранителя» показать заезжей певице, как русские песни поются. Леля упоенно затянула «Ле-е-е-тять утки…» Алла Борисовна стала вторить, вторымголосом помогать. Леля стерпела, допела задушевный мотив до конца. И страшно была удивлена, что вокруг все так громко аплодируют. В Мухалатке обычно только головами кивают в знак одобрения да слезы промакивают передниками.

Когда Пугачеву проводили, Юлиан спросил Лелю:

– Ну, как, приятно было петь с народной артисткой?

– Кто народная – ента городская певунья? Не-е-е! Она народную песню неподходяще поеть – тянуть, как следоват, не умееть…

Когда в Москве Семенов рассказал об этой «оценке» самой Пугачевой, певица искренне созналась: «Леля твоя права – она это умение «тянуть» с молоком матери впитала»…

Поговорить с московским писателем «за жизнь» хотелось многим. «Бунгало» за крепким забором, стоящее чуть на отшибе, манило односельчан. Но дальше резного крылечка Леля любопытствующих не пущала. Приходилось довольствоваться осмотром «парадных дверей» да осветительных плафонов над ступеньками, где было написано на двух языках – русском и немецком: «Макс Штирлиц».

Однако далеко не от всех соседей удавалось Елене Константиновне отгородить своего «Семеныча». Был, например, местный «дед Щукарь», к которому Юлиан сам любил наведываться в свободную минуту. Звали старика Николай Евгеньевич Дацун. Ветеран войны, когда-то контузия стряслась, под конец жизни почти в глухого превратился. Но от того хуже рассказчиком не стал. Сын, Николай-младший, колхозный шофер, помогал писателю общаться со стариком.

И вот как-то говорит Дацун-старший знаменитому соседу:

– Слушай, Семеныч (в поселке не только для Лели – для всех писатель значился, как «Семеныч»), ты мне помоги с моими сродственниками связаться в Японии.

– Николай Евгеньевич, а откуда у тебя родственники в Японии?

Старик загадочно причмокнул губами.

– О, там один ближайший сродственник – очень большой человек!

– А кто он?

– Да вот, понимаешь, в девятьсот пятом году исчез старший мой брательник, ему тогда было 16 лет, пропал без вести. Но молва ходила, что на край империи, к Порт-Артуру подался, на русско-японскую кампанию. Может, в плен попал и японцем стал, а парень башковитый был. Ты ведь посмотри: какие самые путевые машины в Японии? «Дацун». И я Дацун. Смекаешь? Выходит, мне надо с ним установить связь. Дацуны славу Японии принесли!..

А вообще, кроме вылазок на охоту, да регулярных прогулок по горам для поддержания формы, времени у Семенова на «выходы в свет» из своего «бунгало» не было. И единственно, кого он любил навещать – так это своего давнего друга, Анатолия Андреевича Громыко, сына Андрея Андреевича Громыко – многолетнего представителя СССР в ООН, потом министра иностранных дел, члена Политбюро, а в конце 80-х – Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Дача семьи Громыко находилась в Нижней Мухалатке.

Громыко-младший – фигура достаточно известная в России, даже вне связи с отцом. Хотя, разумеется, при всем его уме и образованности, карьера Анатолия Андреевича могла и не состояться столь блистательно, кабы не «большой родитель». Анатолий пошел по стопам отца, занявшись международными отношениями, но в чисто научном плане. Стал членом-корреспондентом Академии наук, лауреатом Государственной премии. Его основные труды – по проблемам стран Африки и Америки.

Разумеется, Юлиану было и лестно, и полезно общение с семьей Громыко. Как-то не без плохо скрываемого самолюбования, этак небрежно бросил:

– Завтра подбегу к Толе. Он вечером приезжает на отдых. Есть о чем потолковать. Крупный спец по черному континенту, а я как раз собираюсь в Ботсвану…

Впрочем, общение с Громыко-младшим (а иногда и с самим Андреем Андреевичем) было, думаю, обоюдно полезным: какие-то интересные сведения членкор получал от «практика» Семенова, какой-то важной информацией писатель подпитывался от друга-«теоретика», приближенного к вершинам власти.

Юлиан, понятное дело, гордился своими связями и могучими друзьями, не прочь был как бы невзначай прихвастнуть звонкими знакомствами. Но у меня не сложилось впечатление, что Семенов коллекционирует знаменитости. Как, допустим, поэт Андрей Вознесенский, который упивается россказнями, типа «Пастернак обнял меня и сказал…», или: «Набоков обалдел – энергия моих строк его сразила…» (На самом деле, свидетели той, первой «официально разрешенной» встречи советских литераторов с Владимиром Владимировичем в Париже говорят, что как только молодой пиит, страстно завывая, откричал свои стихи, Набоков сказал: «Андрюшенька, зачем вы стараетесь меня напугать – я не из пугливых»).

Семенов действительно встречался со многими выдающимися личностями – встречался на равных, как посланник могучей страны, как известный писатель. Стены его мухалатской обители, кроме газетных копий, раритетных масок, оружия и других уникальных сувениров из разных концов земного шара, были сплошь увешаны фотографиями людей, оставивших яркий след в мировой истории и культуре.

Одну из своих телепередач о Семенове я так и назвал: «Лица истории».

Самые дорогие для Юлиана снимки – это, конечно, те, где он запечатлен с Эрнестом Хемингуэем. «Хэм» – главный писатель всей его жизни, его бог, его икона, и – его большой друг. Семенов успел несколько раз побывать у Эрнеста на Кубе, переписывался с ним. По существу, именно Юлиан Семенов и «привез» Хемингуэя в Россию, открыл его россиянам. С Семенова началось самое настоящее помешательство российского читателя на великом «Хэме».

А вот фотография, где хозяин дачи запечатлен в обнимку с Сальвадором Дали, рядом – Семенов с Марком Шагалом, чуть правее – с Жоржем Сименоном, не выпускающим изо рта знаменитую «трубку Мегрэ». Вот Юлиан с великим кубинским поэтом Николасом Гильеном, а вот еще с одним кубинцем, видимо, не столь великим, но куда более знаменитым – бородачом Фиделем Кастро. И снова серия фотографий с выдающимися писателями современности: гениальным колумбийцем Гарсиа Маркесом, русской француженкой Эльзой Триоле, никарагуанцем Томасом Борхесом, поляком Станиславом Лемом, бразильцем Жоржи Амаду.

А дальше – снимки с Кеннеди и Луисом Корваланом, с Пиночетом и Отто Скорцени (да, да, с тем самым гитлеровским любимчиком!), Рокфеллером и тибетским далай-ламой, с императором Японии Хирохито и… секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачевым.

История последней фотографии стоит того, чтоб о ней рассказать отдельно.

Помните, я писал, как по дороге из аэропорта, когда Семенов прилетел на спектакль «Провокация», он намекнул о предчувствиях по поводу грядущего «сухого закона»? Потом я не раз убеждался, что «предчувствия» его почти всегда основывались на… точном знании. Юлиан Семенович нередко бывал в курсе решений, вызревавших в дебрях «ответственных кабинетов», как в случае с «Антиалкогольным указом».

Спустя пару недель после нашей премьеры на страну и в самом деле обрушилась очередная, на сей раз «антиалкогольная кампания». Через год после ее полного провала Семенов рассказывал мне об интересной встрече с главным «перестройщиком» Михаилом Сергеевичем Горбачевым накануне обнародования приснопамятного противоспиртного билля.

Юлиана неожиданно пригласили к Первому секретарю ЦК КПСС на приватную беседу.

Горбачев – сама любезность, встретил, улыбаясь, усадил за стол напротив себя, начал задавать дежурные вопросы: «Как пишется?», «Не нужна ли помощь?», «Как здоровье?»

Потом перешел к делу.

– Юлиан Семенович, скажите, где-нибудь за рубежом пьют столько, сколько в России?

– Нигде.

– Это же катастрофа, понимаете. Процесс обновления партийной и общественной жизни пошел. Но никакая перестройка не поможет, если народ, понимаете, не перестанет пить. Вы много бываете в гуще заграничной. Почему там не напиваются, как у нас? Вот Лигачев Егор Кузьмич предлагает самые жесткие меры принять. Запретить…

– Простите, что запретить – пить?

– Ну, понимаете, хочу посоветоваться. Я тут, понимаете, со многими людьми советуюсь. Вот до вас приезжал ко мне старый друг, еще по Ставропольскому горкому, еще по комсомолу. Он лечился – крепко запил в свое время. Но вылечился. Книги сейчас антиалкогольные пишет… Что бы вы предложили?

– Пишет и не пьет?

Горбачев, слава Богу, не уловил издевки в этой реплике. По-свойски улыбнулся.

– Нет, я понимаю… мне доложили, что вы тоже не трезвенник.… Но ведь не напиваетесь, извините за выражение, до…

– Не напиваюсь.

Семенов поначалу хотел начать свой ответ издалека – с «сухого закона» в США двадцатых годов, с финского эксперимента, с каких-то теоретических выкладок, но тут же подумал: зачем морочить голову Первому – ему ведь референты, наверняка, куда более глубокие и более объемные справки подготовили. И заговорил, на его взгляд, о главном:

– Михаил Сергеевич, давайте будем откровенны. Если мужик получает такую зарплату, что не может на нее купить даже пару хороших туфель своей бабе, да чтоб еще на еду на месяц хватило, и на другие потребности, – то, что он делает? Идет и покупает бутылку водки, а еще лучше не одну. Дело не в пагубных привычках и не в национальном менталитете. Дело в экономике, в тошнотворно нищенском существовании этого мужика. Тут запретами не поможешь…

Семенов тогда, в Мухалатке, вспоминал:

– Не знаю уж, что так сильно покоробило Горбачева – словечки «мужик» и баба» или все-таки суть дела – фраза о тошнотворно нищенском существовании. Но Первый насупился.

– Я надеялся на конструктивный разговор.

– Так это и есть конструктивный!…

Правда, прощались тепло.

Увы, Горбачев все сделал по рецепту Егора Кузьмича, и в результате страна встала на дыбы: взбухло в немыслимом объеме подпольное производство самогона, возросла спекуляция, разразились бессчетные судебные процессы. Россия не умеет без крайностей.

Вот с той поры и появился в семеновской фото-экспозиции еще один снимок: Юлиан в кремлевском кабинете беседует с Михаилом Горбачевым. Щелкнул их секретарь из приемной, где гостю вежливо предложили оставить фотоаппарат. Писатель с будущим первым и последним президентом СССР сидят друг против друга, между ними, словно в насмешку – графин с водой. Семенов, шутя, называл этот снимок «Сухой закон».

Он старался не загромождать свое обиталище в Крымских горах лишними вещами и предметами. Там присутствовало только то, без чего не мог обойтись – в том числе и без этих памятных снимков, они, похоже, будоражили его, возбуждали творческий настрой.

И без цветов не мог прожить. Коттедж, обшитый изнутри деревянными досками и рейками, вписался в довольно крутой склон, и вдоль стен спускались террасы, сплошь усаженные цветами. Леля трепетно следила за этой оранжереей под открытым небом. Дочери, когда приезжали в Мухалатку, обязательно привозили из Москвы саженцы и семена, постоянно обновляли «выставку колхозника Семеныча», как с непроницаемой физиономией шутила Елена Константиновна.

А он ведь и в самом деле числился в «колхозниках» – членом местного многопрофильного коллективного хозяйства! Мухалатовцы выращивали виноград, разводили овец, занимались овощеводством и цветоводством – словом, всем понемногу. Семенов, когда облюбовал это горное местечко, не сразу заполучил разрешение на постройку дачи. К симферопольскому областному начальству обращаться бесполезно: взятку от знаменитости хватануть не рискнули бы, а так – по-честному – ссудить земельный участок Семенову боялись еще боле.

Тогда-то председатель местного хозяйства предложил Юлиану сделку: мы тебя принимаем в члены колхоза с правом постройки дома на выделенном участке, а ты, человек богатый, прокладываешь в поселок… дорогу! Дело в том, что Верхняя Мухалатка, где жила основная часть крестьянского люда, не имела асфальтной дороги от трассы Ялта – Севастополь, разрезающей поселок на две половины. Вверх приходилось ползти по разбитой горной грунтовке. А денег на постройку нормального подъезда у крестьян не было.

Короче, сделка состоялась. Семенов получил статус «колхозника» с местной пропиской, а сельчане – отменную дорогу. Под большим секретом Леля рассказывала, что асфальтированный серпантин обошелся «Семенычу» в 200 тысяч рубликов – сумма по тем временам баснословная.

Самое смешное, что уже вскоре этой новенькой дорогой воспользовался для перевозки стройматериалов совсем иной люд – не виноградари и овцеводы, а… военные строители.

Тут я должен рассказать о родничке, который испокон веков бил в центре поселка. Прежде считался самой большой местной достопримечательностью: за «мухалатским нарзаном» приезжали издалека. Поговаривали, что водица и впрямь целебная. Правда, от чего исцеляет, толком не сказывали, но паломников это особо не волновало. Мы с женой тоже в свое время причаливали к источнику с бидонами. Вода горного ключа была очень вкусной. Нежданно-негаданно напор целебного фонтанчика стал ослабевать, и вскоре влага, источаемая скалой, напрочь исчезла. В полном смысле слова – не фигурально выражаясь – сквозь землю провалилась! Тайная молва немедленно связала это исчезновение с нашествием военных строителей.

И вот здесь начинается одна из самых таинственных историй Верхней Мухалатки, настолько сверхсекретная и мифологическая, что в ту пору о ней вообще, кроме как азбукой глухонемых, не говорили. Просто делали вид, что не знают, не понимают, откуда вдруг вблизи их домишек появился многоэтажный дом-сундук, и почему снуют тяжеленые грузовики и самосвалы туда-сюда, исчезая в соседнем ущелье, доступ к которому неожиданно перекрыли для посторонних. Строительная суета длилась несколько месяцев. А потом вдруг родничок… затух.

Секреты, как известно, существуют для того, чтоб их разгадывать.

Юлиан чертыхался:

– Если это правда, то большего идиотизма придумать нельзя: поставить межконтинентальную ракету на боевое дежурство в таком райском уголке – на Южном берегу Крыма! Что, пустынных мест уже не осталось?

– Юлиан Семенович, так это она вас охраняет от происков ЦРУ!

Итак, легенда сказывает, что в мухалатском ущелье вырыли шахту для баллистической ракеты. А штаб ракетного полка со всеми компьютерными причиндалами расположился в белокаменном «сундуке» – безликой многоэтажке вблизи поселка. Когда строили шахту, наткнулись на подземный ручеек – тот самый, что выходит целебным фонтаном в центре села. Ручеек перерезали, и потому пропал «нарзан мухалатский».

Но надругательство над природой было наказано, подземная речушка все равно взяла свое: просочилась сквозь толщу бетона и стала заливать шахту. Двадцатиметровая сигара ракеты утопала в воде. Что только не делали военные спецы – никакая гидрозащита не помогала. И тогда решили отвести упрямый поток в сторону, в обход шахты, вернуть ручей в прежнее русло.

Не знаю, насколько правдива эта свежеиспеченная легенда (а в Крыму их звездное множество!), но только вскоре вода в родничке забила с прежней силой. И мы с женой, приезжая в гости или по делам к «Семенычу», снова брали с собой бидон для «мухалатского нарзана».

Однажды Юлиан вдруг предложил:

– Борис, а не написать ли вам книгу про Мухалатку? Не просто краеведческий очерк, а что-нибудь наподобие литературного эссе. Дарю название: «Байки деда Дацуна»! Может, даже стилизовать под рассказы этого чудного старика, старожила Мухалатки, который утверждает, что Дацуны принесли славу Японии!

Я слушал «дарителя идеи», улыбался, не зная, что ответить на неожиданное предложение. Потом замямлил дипломатично-обтекаемое:

– Юлиан Семенович, спасибо за щедрый подарок… В принципе… оно конечно, о каждом клочке удивительной крымской земли можно написать….

– Вот и беритесь! Я помогу материалами. Сам настрочил бы, но у меня распланировано все вперед лет на пять-шесть!…

Разговор происходил во время вечернего ритуала поглощения кофе по-итальянски – капуччино, в последний перед ночными писательскими бдениями перерыв. Семенов неожиданно решил посвятить антракт будущей «Песне о вещей Мухалатке» – то бишь «Байкам Дацуна».

– Ведь это же – одно из древнейших поселений в Крыму. Не менее древнее, чем ваш севастопольский Херсонес!

А дальше, как всегда у Юлиана, разворачивалась эпическая картина истории Мухалатки – от времен римских покорителей Тавриды до современных прокураторов – «дорогого Леонида Ильича» и иже с ним.

Когда-то поселком владела княгиня Наталия Загряжская, затем хозяином Мухалатки стал небезызвестный князь Виктор Кочубей. Потомок того самого Василя Кочубея, генерального судьи левобережной Украины, что сообщил Петру I о предательстве гетмана Мазепы.

Виктор Павлович Кочубей был крупным государственным деятелем эпохи Александра I. Дипломат, почетный член Петербургской Академии наук, он становится министром внутренних дел России, а с восшествием на престол Николая I – председателем Государственного совета и премьер-министром.

В конце ХIХ века архитектор Оскар Вегенер, принимавший участие в сооружении летней резиденции Александра ІІІ в Массандре, строит в прибрежной Мухалатке ажурный Белый дворец.

В полукилометре от Нижнего поселка видны стремительные обрывы легендарной скалы Ифигении, которая не раз служила «натурой» для кинематографистов. А буквально рядом с Верхней частью Мухалатки проходит знаменитая Чертова лестница, по-татарски – Шайтан-Мердвень.

Этот проход – один из древнейших горных перевалов через Главную гряду Крымских гор, связывавший Южнобережье с плато и степной частью полуострова. В эпоху Древнего Рима через Шайтан-Мердвень от крепости Харакс пролегла «Виа милитари» – «Военная дорога».

Харакс – крупнейшая фортеция римлян, сооруженная на мысе Ай-Тодор, возле нынешнего Ласточкина гнезда. Там находится главный крымский маяк. Мы с женой бывали у развалин древней крепости, где любила отдыхать в доме маячника наша старинная приятельница, журналистка из Киева, звонкий жизнелюб Ила Злобина. Не раз, глядя на древнюю дорогу, исчезающую в колючих зарослях, говорили: а ведь это «шоссе» ведет кратчайшим путем от Ай-Тодора до нашего Херсонеса (мы жили в Севастополе совсем рядом с заповедником)! Правда, через Чертову лестницу…

Шайтан-Мердвень – крутая тропа в скалах, поросшая терном и можжевельником. Всякий раз в турпоходах, когда доводилось карабкаться по ней, помимо спортивной радости преодоления, подспудно охватывало счастливое чувство близости к славным историческим именам, освятившим эту «лестницу», запрокинутую в небо с помощью горячих, громоздящихся друг на друга валунов.

По Чертовой тропе за столетия прошла целая плеяда знаменитостей, оставив память об этом событии в своих дневниках, письмах, литературных и научных трудах. Одним из первых «раскопал» древнюю дорогу римлян известный естествоиспытатель, академик Российской Академии наук Петр Паллас, немец по происхождению. Этот человек вообще много сделал доброго и полезного для Крыма, прежде всего тем, что создал великолепный этнографический труд о солнечном полуострове. С его книгой познакомился выдающийся русский поэт, воспитатель наследника престола Василий Жуковский. Римская «Виа милитари» весьма заинтересовала маститого сочинителя романтических баллад, и, оказавшись с царской семьей в Крыму, он решил самолично пройти крутой горный путь от Мухалатки до верхнего плато, на отметку 578 метров над уровнем моря.

В 1832 году Шайтан-Мердвень одолел французский путешественник Дюбуа де Монпере, и рассказал о походе западному читателю.

Но еще раньше, до Монпере перевал взяли штурмом Александр Сергеевич Грибоедов и Александр Сергеевич Пушкин. Великий и опальный в ту пору поэт в сопровождении своих друзей, знаменитых братьев Раевских, прошел по древней дороге в сентябре 1820 года.

Он так описал незабываемый подъем:

«По горной лестнице взобрались мы пешком, держась за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным обрядом…»

Генерал от кавалерии, герой войны с Наполеоном Николай Николаевич Раевский и его молодой друг Александр Пушкин направлялись в Георгиевский монастырь, что на мысе Фиолент под Севастополем, а далее – в Бахчисарай. Там был ханский Дворец, могилы наложницы Марии и сурового Гирея, там был Фонтан слез…

А потом по Чертовой лестнице поднимались Иван Бунин, Николай Гарин-Михайловский, Леся Украинка, Алексей Толстой, Валерий Брюсов и многие другие известные люди русской культуры.

– Итак, – делово заключает Семенов, – давайте перечислим, кто из знаменитостей «отметился» в Мухалатке – в Нижней, разумеется, потому что в мое «высокогорное» гнездо великие не забирались…

– Кроме одного! – улыбнулся я.

– Не язвите, Борис. «Во первых строках», поначалу надобно умереть…

– Так! Поехали явно не в ту сторону.

– Возвращаемся к книге, к поминальнику знаменитостей, – и он стал загибать пальцы. – Стало быть, имеем: академик Паллас, князь Кочубей, Александр Пушкин, генерал Раевский, Максим Горький, Викентий Вересаев, Николай Бухарин, Елена Стасова, Мария Ульянова, Георгий Димитров, Никита Хрущев, Юрий Гагарин, Леонид Брежнев, Андрей Громыко… Ну, дальше все Политбюро можно перечислять, но не стоит…

Что правда, то правда: в Мухалатке, как и на всем Южном побережье, расположились самые шикарные дворцы высших советских партийно-государственных бонз. В целом на узкой прибрежной полоске полуострова, в этом крымском раю было построено 11 так называемых «госдач», подведомственных 9-му отделу КГБ. Две из них, считавшиеся самыми лучшими, находились в Нижней Мухалатке. Сегодня в поселке расположена летняя резиденция президента Украины…

И тут я сам вспомнил еще одно интереснейшее имя. Недавно, будучи в журналистской командировке в Херсоне, заскочил в Цюрупинск, что находится в устье Днепра. Там есть маленький краеведческий музей с экспозицией, посвященной удивительному человеку, чье имя носит городок на речке Конка, – Александру Дмитриевичу Цюрупе.

В самые трудные для советской власти годы – 1918 – 1921 – он был наркомом продовольствия. Этот безгранично честный, одержимый коммунистической утопией человек, вечно не ладивший с Лениным, – падал в обморок от голода, распоряжаясь всем съестным, которым располагала Красная Россия! Прочитав пожелтевшие документы в витрине музейчика, я был потрясен, немедленно спроецировав эту непорочную душу на нашу теперешнюю бесстыжую реальность.

Так вот там, в Цюрупинске, молоденькая «служительница истории» обратила мое внимание на то, что Александр Дмитриевич – крымчанин, он родился в 1870 году, в поселке… Мухалатка!

Семенов обалдел от моей информации. Он знал о легендарном наркоме бездну интересных вещей, а то, что, оказывается, они с Цюрупой – «земляки», и в голову не приходило!

– Так есть о чем писать?! – довольно потирая руки и дергая себя за серьгу, приговаривал Юлиан. – Вот и ладненько! Борис, сделаете мне и деду Дацуну подарок!..

Книжка о Мухалатке так и осталась не написанной. Но, может, этой главкой я, хоть на самую малость, замолил свой грех перед тем, кто явно подпадал под рубрику «Знатные люди поселка»!?