Рекомендация: Главная 2

Телефон зазвонил в начале девятого. Уже стемнело. Ноябрь в Крыму не дает насладиться закатными фантазиями остывающего окоема. С безжалостной поспешностью тушит и малиновые облака, обрамленные золотыми кружевами, и багряно-желтую мозаику густых приземистых лесов, и сине-розовые залысины известковых круч, и мрачную бронзу сошедших к воде скал.

Звонок был из Мухалатки, махонького поселка в горах за Байдарами, на Южном берегу. Звонил Юлиан Семенов.

– Борис, есть идея. Я, кажется, кое-что придумал. Подгребайте.

– Добро. Буду минут через сорок.

– Вот и ладненько. Послушаю последние известия, потом мы потолкуем до десяти. И – мой перерыв окончен…

Он недвусмысленно намекал, что времени для нашей беседы отмерено не больше часа. Потом с десяти вновь уткнется в свою миниатюрную пишущую машинку.

Через пять минут я уже сидел за рулем «василька», как величала жена наш юркий «жигуленок» за его нежный васильковый окрас и ласковый характер. Через пятнадцать минут фары рассекали темень над аспидным асфальтом новенькой скоростной трассы Севастополь – Ялта…

Несколько дней назад мне довелось побывать в «бунгало» Семенова – нас познакомил местный егерь, подвизавшийся на литературной ниве. Узнав, что Юлиан недавно приехал поработать в своем крымском убежище, я напросился на встречу… с откровенно корыстной целью! Вот с какой.

Пару месяцев назад моя жизнь в очередной раз совершила, как говаривают парусники, «поворот оверштаг» – маневр для корабля весьма непростой и нелегкий. Проработав десять лет в газете, потом на Всесоюзном радио в программе «Для тех, кто в море», я принял предложение вернуться в театр, так сказать, «ошвартоваться на вечную стоянку». Правда, не в театр Черноморского флота, где в молодости работал актером, а в городской, имени Луначарского, на должность заведующего литературной частью.

Внешне такой переход на новый «галс» мог показаться и логичным, и ожидаемым. С луначарцами дружил давненько – близок был со многими актерами, писал для театра интермедии и песни в разные спектакли. Вот уже несколько лет, как на городской сцене шли две мои исторические пьесы – «Придет корабль российский» и «Оборона». Казалось бы, кому, как не мне, побывавшему в ипостасях актера, режиссера и драматурга, занять освободившийся пост завлита.

Но беда в том, что к тому времени у луначарцев отсутствовал не только заведующий литчастью, но и… главный режиссер, и директор, и администратор, и… Словом, как периодически случается с театральными коллективами, после многих лет устойчивого признания и зрительской любви, накатила «эпоха развалов и расколов». Ссоры, склоки, раздоры, да плюс еще какие-то растраты – в общем, полный творческий и хозяйственный кризис. В итоге – пустота в зрительном зале и уныние за кулисами. Как мрачно шутят актеры в таких случаях, «три сестры на сцене, четвертая – в зале»…

Шел 1985 год. В апреле Горбачев, новоиспеченный «партайгеноссе» Советского Союза что-то заговорил о перестройке, о «социализме с человеческим лицом». Вдруг даже «лицо еврейской национальности», да еще беспартийное, приглянулось горкому партии на такой «идеологический» пост как завлит. В общем, предложили мне в пожарном порядке принять участие «в поднятии упавшего престижа еще недавно здорового творческого коллектива». То есть: не просто возглавить литературную часть, а во-первых – присмотреть кого-нибудь на должность директора (помню, предложил великолепного еврея-администратора, но кандидатура не прошла – видимо, посчитали, что два еврея в руководстве – это уже сионистский заговор!); во-вторых – порыться в своих театральных связях и присмотреть себе… нового начальника – главного режиссера.

С главрежем не быстро сказка сказывалась. Несколько претендентов, как и еврей-директор, по причине той же болезни, будут отвергнуты. Лишь через полгода «разведчику» в ипостаси «и. о. худрука», удастся выкрасть у своего друга, блистательного рижского режиссера Аркадия Каца великолепного актера и, как вскоре выяснилось, замечательного режиссера Владимира Петрова. Правда, потом, когда все уже обговорили и даже одобрили в горкоме партии, оказалось, что и Владимир Сергеевич, увы, «инвалид пятой графы» – по маме, чем очень и очень гордится и что злонамеренно демонстрирует. Заполняя анкету в кабинете секретаря по идеологии, вызывающе, печатными буквами начертал во взрывоопасной клеточке – «еврей», хотя по паспорту значился, конечно же, «русским».

Но все это случится потом, через полгода. А пока надо было срочно что-то предпринимать. И возникла авантюрная идея: использовать для «поднятия упавшего престижа театра» невероятную популярность новоявленного крымчанина – Юлиана Семенова. Он с недавних пор поселился рядом с Севастополем, построив в Мухалатке виллу.

В семидесятые-восьмидесятые годы имя Семенова было у всех на слуху. Серьезные литературные критики поносили писателя на чем свет стоит, а народ запоем читал его бестселлеры и с нетерпением ждал очередных фильмов по книгам создателя нового для СССР жанра «политического детектива».

Считалось, что автор увлекательных повестей и романов не писал пьес как таковых. Это не совсем верно. Я знаю минимум две вещи, сочиненные Семеновым специально для театра: «Правда за девять рублей» (1961 год) и драма «Иди и не бойся» (1963). Особой славы драматургу эти опусы не принесли – особенно по сравнению с его фильмами. Зато не было в стране сцены (может, за исключением некоторых столичных), где бы не ставили инсценировки по детективам Юлиана Семеновича. А вот легендарную «Петровку, 38» и «Огарева, 6» он превратил в пьесы самолично. И в нашем театре в разное время шли, и довольно успешно: «Петровка, 38», а затем – «ТАСС уполномочен заявить…»

Но Севастополь – не многомиллионная Москва, все зрители уже пересмотрели эти спектакли, оставалось показывать их только на гастролях. Однако, как я уже сказал, почти в каждом городском театре значился в репертуаре «джентльменский набор» семеновских детективов.

Удивить и привлечь зрителя можно было каким-то совершенно новым или же малоизвестным произведением сверхмодного беллетриста. А вдруг в загашнике у знаменитости окажется что-нибудь «эксклюзивное» – для соседей по крымскому берегу!?

В нашу первую встречу я обо всем откровенно рассказал Юлиану Семеновичу. Он отреагировал на просьбу спокойно и деловито.

– Подумаю. Дайте мне пару дней.

И вот долгожданный звонок из Мухалатки, и – интригующее: «Я, кажется, кое-что придумал. Подгребайте»…

Семенов, прищурившись и продолжая дымить сигаретой, выдвинул нижний ящик секретера, вытащил из-под стопки бумаг папку.

Солидная, на застежках, двуцветная – желто-красная. Помню еще, чисто автоматически подумал про себя: испанский флаг. И – словно в воду глядел!

– Как вы относитесь к Испании?

Я улыбнулся.

– С большой любовью. Последний раз был там три месяца назад.

Брови мэтра удивленно приподнялись.

Ага, понятно: знакомивший наш егерь, прихорашивая мой образ, не сказал, что в завлитах я всего лишь пару недель, а еще два месяца назад вояжировал с репортерским магнитофоном на плече по райскому Лас-Пальмасу – там, на Канарских островах ремонтная база черноморских судов.

– А Саша представил вас как поэта, актера и режиссера. Выходит, еще и моряк, и мой коллега – журналист. И тоже неравнодушен к Испании!

Я знал, что Семенов несколько лет заведовал корпунктом «Литературной газеты» в Мадриде и неплохо владел испанским. И все же не преминул прихвастнуть, прочитав из Гарсиа Лорки – на языке, который мне казался испанским: «Эль барко собрэ ламар…»

Хозяин «бунгало» подхватил строку, раскатистым «р» подчеркивая какое-то особо звонкое, видимо, каталонское произношение.

Словом, обменялись «верительными грамотами».

Юлиан посмотрел на часы.

– Перейдем к делу. Похоже, я нашел то, что вам нужно. Пьеса никогда не шла на театре… – он несколько замялся и уточнил: – В Советском Союзе. Была попытка поставить в Праге, но что-то у них не склеилось.

Он расстегнул застежки на желто-красной, «испанской» папке, вынул титульный лист. На нем от руки было написано: «Юлиан Семенов. ПРОВОКАЦИЯ. Драма в двух действиях».

– Действующих лиц, конечно, многовато. Но при необходимости можно подсократить…

Честно говоря, невольно удивила такая мгновенная авторская «уступчивость», как говорится, априори. Потом не раз убеждался: Семенов, к счастью, не страдал комплексом «неприкасаемого гения».

Договорились, что, как только прочитаю пьесу, звоню, и мы встречаемся снова.

Естественно, проглотил «Провокацию» залпом, едва вернулся домой. И… зачесал в загривке. Сердце от восторга не колотилось, разум не восклицал «Да-а-а!» При всем том, что наворочено событий и детективных перипетий невпроворот, острый сюжет тонул в длиннющих и довольно скучных монологах героев, весьма декларативных, хотя и чрезвычайно умных, нашпигованных бездной неизвестной доселе (по крайней мере, мне) информации, великолепных логических построений, отточенных и остроумных афоризмов.

Время действия пьесы – 1938 год, конец Гражданской войны в Испании. Поражение интербригад. Первая серьезная вылазка фашизма. Среди действующих лиц: коммунист-республиканец, которого автор с вызывающей прямолинейностью называет Пьер Республикэн, влюбленная в него танцовщица Ани, резидент гитлеровского «абвера» Рогмиллер, агенты СД, таинственный Азиат, шеф полиции, монах, портье. И, конечно же, как нередко у Семенова, – Журналист, в коем легко угадывается характер, ум, авантюрность и образованность самого Юлиана.

Весь сюжет крутится вокруг саквояжа, в котором хранятся списки оставшихся в живых и перешедших в подполье республиканцев. Охота за списками, которую ведут и гитлеровцы, и фалангисты, составляет сквозное действие пьесы.

На встрече со зрителями после премьеры (о ней разговор дальше) Юлиан Семенович скажет:

– История спасения саквояжа с именами оставшихся республиканцев – она имела место быть (любимое выражение Юлиана. – Б.Э.) Имела место быть и трагическая судьба женщины – такая, как у нашей Ани…

Героиня пьесы – танцовщица Ани под занавес погибает, унеся с собой тайну саквояжа.

В «Провокации», как и в любой вещи Семенова, отправная точка сюжета – реально существовавший факт. Его величество Факт – главный возбудитель творческого процесса знаменитого «детективщика». Потом, по ходу работы факт этот может преобразиться до неузнаваемости, но толчком для писательской фантазии Юлиана всегда становился обнаруженный им самим в архивах или «подброшенный» друзьями-чекистами документальный случай. И в этом смысле беллетрист Семенов до конца дней своих оставался журналистом, репортером, для которого Факт – есть Бог, а все остальное – от Бога: умение увлечь читателя повествованием, мастерство фразы, страсть, интеллект.

К трем часам ночи прочитал «Провокацию» вторично. Нет, конечно, Семенов есть Семенов: сама фабула драмы, безусловно, увлекательна, фейерверк неожиданных сюжетных поворотов, есть сочные образы. Но… Все несколько расхристанно, порой не сходятся концы с концами, удручает многословие – как это ни парадоксально, велеречивость уживается с диалогами, словно написанными Хемингуэем, – лаконичными, замешанными на тонком подтексте, на «втором плане», диалогами, где есть, что играть актерам. Но вдруг – рядом с железной логикой рассуждения героев – абсолютно никакой логикой не объяснимые, не мотивированные эмоционально, их поступки.

Короче, радость обретения «права первой ночи» сменилась растерянностью и разочарованием, в которых самому себе не хотелось признаваться. Пьеса пока явно сырая, над ней работать и работать. Но захочет ли мэтр? И, вообще, как сказать знаменитости об этом? Еще разобидится, засунет свою драму в желто-красную папочку и вернет ее в нижний ящик старинного секретера. А нам позарез нужен на афише Семенов! Мне уже виделись рекламные щиты с интригующей припиской: «Право первой постановки предоставлено автором Севастопольскому театру имени А. В. Луначарского»…

Я был совершенно желторотым завлитом, и «разборки» с маститыми драматургами еще только предстояли: Михаил Рощин, Александр Гельман, Эдуард Радзинский, Александр Галин… Очень скоро придет умение дипломатично, но упрямо вынуждать даже авторов подобного масштаба где-то что-то подсократить, поменять или дописать – разумеется, от имени постановщика, которому так удобно свалить сию неприятную миссию на заведующего литчастью!

Но с Семеновым все оказалось намного проще и легче.

Прочитав в третий раз пьесу, ознакомив с «Провокацией» членов худсовета, я отправился в мухалатское «бунгало» Юлиана Семеновича с хорошо подготовленными аргументами для разговора о правке.

Запустил «леща»: мол, прочитал на одном дыхании, однако… есть кое-какие просьбы….

Юлиан, тертый калач, внимательно пронзил меня смеющимися угольками глаз.

– Так, перейдем к делу. Что не понравилось?

Я выложил свои сомнения.

Похоже, он не ожидал такого количества претензий. Молчал, явно надулся.

Потом поскреб ежик на затылке, тон его стал отрывистым и деловитым:

– Давайте порешим следующим макаром. Я приму все замечания, но при условии, что это будут ваши с постановщиком совместные предложения. Согласны?

– На сто процентов!

– Вот и ладненько. А теперь потолкуем о режиссере.

Я понял, что кандидатура у него припасена заранее.

– Есть парень – лучше его никто в советском театре товарища Семенова не ставит.

Фраза прозвучала столь комически официозно, что Юлиан сам же рассмеялся. И спародировал под Сталина:

– Как и товарища Йосифа Выссарионовича ныкто лучше, чем товарищ Бэриа нэ понэмал!

Н-да, начало многообещающее!

– Нет, без шуток. Я видел в Свердловске «ТАСС уполномочен… » в его постановке. Это мощно, емко, умно.

– Кто такой?

– Геннадий Примак.

И после паузы, видимо, заметив мое разочарование, добавил:

– Он ученик Любимова…

Год назад Юрия Петровича Любимова, руководителя легендарного театра на Таганке, лишили советского гражданства, и не было газеты, где б имя мастера, еще недавно гремевшее на всю страну, не обливали грязью.

– Увы, – усмехнулся я, – в рекламной кампании имидж «ученика Любимова» не пригодится.

Юлиановы глазки-маслины хитро сверкнули.

– Борис, а вы нигде не пишите, надо только друзьям шепнуть, знакомым – так, между прочим. Слухи – главный двигатель рекламы!

И тут же серьезно:

– А если по существу, то у Гены голова варит нестандартно, и интеллекта достанет, а главное, при всей внешней мягкости, он – человек волевой, по-хорошему упрямый.

Честно говоря, я не знал режиссера по фамилии Примак. Но поручительство автора, к тому же такого авторитетного, как Юлиан Семенов, – не хухры-мухры! А в том, что характеристика оказалась стопроцентно точной, убедился очень скоро.

– К тому же… – хозяин «бунгало» замялся, потом прошил меня острым глазом, – с пьесой давно знаком.

Ах, хитрец Юлиан – все подготовил, как агентурную встречу!

– И?

– У него тоже есть соображения…

– Как связаться с Примаком?

– Даю телефон. Живет под Москвой, в Балашихе. Человек предельно порядочный, пунктуальный. Правда, немного бузотер…

– ?

– С КГБ у него не лады. В диссиденты зачислили…

Час от часу не легче! Севастополь, база Черноморского флота, именно в это время стал в очередной раз «закрытым городом» (его периодически то открывали, то закрывали), для проезда и проживания в гостинице требовался специальный пропуск.

– Договоримся с вашим гэбэшным начальством. Им позвонят из Москвы. Я улетаю через пару недель – к партизанам Анголы, по горам полазить… Но до отъезда все утрясу.

(Мне показалось: не без тени самолюбования произнес Юлиан фразу про отлет в Африку. И не случайно показалось: впоследствии не раз убеждался, что, при всей деловитости и отсутствии чванства, знаменитый, обласканный властями писатель не прочь пощекотать собеседника этими «Помню, прилетаю на полюс», или «Заглянул однажды к Жоржу Сименону…»)

– А насчет текста… – он обаятельно улыбнулся, – ладно, не церемоньтесь. Правьте, ребята, на здоровье. Только ребенка не выплесните. Он все-таки мой и любим не меньше остальных!

Из Москвы, видимо, позвонили тамошним кэгэбэшникам незамедлительно, утрясли все формальности с пропуском. Буквально через два дня Примак сообщил, что выезжает поездом «Москва – Севастополь».

Я заказал ему номер в гостинице рядом с театром.

Геннадий сидел без работы, так что ринулся «в бой», не раскачиваясь. И все время, пока шли репетиции, наш «заезжий» режиссер был в полной безопасности – его пасли местные спецслужбы!

Обычное знакомство с труппой: посидел на спектаклях, высмотрел актеров. Как всегда, не обошлось без неожиданностей: выбрал на некоторые роли – в частности, Журналиста – совсем не того, кого можно было предположить. С первого же дня засели с Геной за пьесу. По счастью, подавляющее большинство моих предложений совпало с его видением материала. Начали кое-что перелопачивать: сокращать, соединять, переставлять – словом, достаточно рутинная прелюдия.

Прилетел с Урала интересный художник – Феликс Розов, и как-то стремительно родилась идея оформления. Простая, лаконичная сценография, «симультанная декорация», как говорят на театре, когда все ее элементы уже заряжены изначально и без закрытия занавеса происходит трансформация деталей.

Решено, что документализм происходящего на сцене должен подчеркиваться кадрами кинохроники. Естественно, сразу же подумали о знаменитых съемках недавно скончавшегося Романа Лазаревича Кармена, великого режиссера и оператора документального кино. В годы Гражданской войны в Испании Кармен снял тысячи метров пленки, запечатлев сражения республиканцев с фалангистами, жизнь прифронтовых городов, быт воинов интербригад, дни радости и горечь поражения в пробной схватке с фашизмом.

«Мой друг Роман Лазаревич Кармен, – рассказывал впоследствии Семенов в одной из наших телевизионных передач, – был тем человеком, который практически благословил на первую поездку в Испанию еще во франкистское время – в 1970 году. Его испанские ученики по ВГИКу, где многие годы профессорствовал Кармен, провезли меня по стране, по местам боев и съемок». (К слову, я тоже впервые оказался в Испании еще в годы правления «каудильо» – в 1969 году: на тех самых Канарских островах, откуда прозвучал по радио приснопамятный сигнал к мятежу – «Над всей Испанией безоблачное небо».)

Итак, Примак хочет начать спектакль редчайшими кадрами испанского кинодневника, которые давно нигде не показывали. Но как их раздобыть? Понятно, что без помощи Юлиана тут не обойтись. Срочно звоним в Москву – Семенову (до сих пор в записной книжке хранится его старый, еще шестизначный номер: 33-56-10).

– До зарезу нужны карменовские кадры…

– Ребята, вы свихнулись, я завтра утром улетаю!

Но Семенов не был бы Семеновым, человеком действия, а не разговоров, если б тут же, вечером и ночью, несмотря на полный цейтнот, как это вечно случается перед командировкой, не провернул целую «военную операцию» по добыче драгоценной кинопленки. Связался с нужными людьми в Госфильмофонде, уговорил разыскать в архиве ленту Кармена, скопировать нужную нам часть и переслать бобину в Севастополь.

Он позвонил рано утром из Шереметьево, перед самым отлетом в Луанду.

– Борис, ролик передадут поездом. Вагон и имя проводника узнаете по телефону. Вот номер…

Строго, четко, коротко.

А потом в течение двух месяцев репетиций были, хоть и редкие, но регулярные звонки – то из Мозамбика, то из Зимбабве, то из Намибии. Представьте себе, как это ошеломляюще звучало по тем временам, когда в обычной севастопольской квартире или в моем завлитовском кабинете раздавался звонок, и телефонистка загадочно сообщала: «Будете говорить с Браззавилем» или «Вас вызывает Киншаса!..»