Палеонтология души

Цикл публикаций

Публикации автора

Палеонтология души

Давид и Феликс Рахлины. Рукопись

Давида Моисеевича Рахлина арестовали 8 августа 1950 прямо на работе – в харьковском «Госпроме». В тот же день забрали жену. Всего в семье в период сталинского террора пострадало более десяти человек. За год до ареста Давида взяли его родного брата – Абрама, а чуть раньше – двоюродного брата, уже отсидевшего десятилетний срок. Двое родственников были расстреляны.

Преподаватель Военно-политической академии, научный сотрудник Ленинградского института экономики Давид Рахлин был исключен из ВКП(б) в 1936 году вместе с женой Блюмой Абрамовной. Жили они тогда в Харькове, куда Рахлиных удалили из Питера после убийства Кирова.

До войны им всё-таки повезло – избежали иезуитской расправы чрезвычайной «тройки». И вот, когда годы приближались к пятидесяти – грянуло: арест, застенки КГБ, обвинение в контрреволюционной деятельности, скорый приговор – десять лет исправительно-трудового режима, воркутинский особый «Речлаг» вечная мерзлота котлована…

Их с женой разлучили на долгие мрачные годы. Лагеря сурового севера, дни и месяцы беспрестанных унижений, жестоких издевательств, душевных и физических страданий – словом, всего того, что перенесли миллионы подданных кровавой империи Советов.

Ещё в лагере Давид задумал написать обо всём, что случилось с ним – об этой типовой, как стандартный топор, и вместе с тем фантасмагорической истории рядового гражданина, попавшего в безжалостную мясорубку «кремлёвского горца». Но только в 56-м, когда уже не было ни Сталина, ни Берии, Давид Моисеевич, отпущенный из лагеря по реабилитации, отважился засесть за воспоминания. И для начала приступил к составлению подробного плана «Тюремных записок». Этот план записан на 12 листочках ученической тетрадки в «линеечку». Обозначены тематические разделы, они разбиты на эпизоды, эпизоды пронумерованы – основательно, дотошно, серьёзно и педантично, как всё, что делал этот волевой, обстоятельный и незаурядный человек.

Увы, к тому времени политический узник, прошедший ГУЛаг, был уже тяжело болен. От задуманной книги остались только 12 страничек «в линеечку». Тетрадка с черновыми набросками плана воспоминаний Рахлина-старшего надолго затерялась в семейных архивах. Лишь спустя десятилетия, сын политзаключённого Феликс, ставший журналистом, издавший свои собственные книжки, впервые перелистал странички рукописи рано ушедшего главы семьи.

В год, когда арестовали Давида Моисеевича, Феликс окончил школу, хотел поступать в институт. Только на исходе четвертого года лагерей сыну разрешили навестить отца в заточении. Пять дней свидания, пять дней жаркого шёпота, торопливого и сбивчивого рассказа о мрачных буднях ГУЛага… В памяти Феликса навечно впечаталось каждое слово узника. Потом, после реабилитации, было ещё много-много разговоров, страшных воспоминаний отца, матери, дяди…

И вот он держит в руках дюжину страничек, исписанных отцовской рукой, неповторимым ровным и острым его почерком. Феликс задумал расшифровать эти короткие фразы, казалось бы, только одному автору ведомые обрывки слов и сокращений. Сын решил дописать за отца неосуществленный им дневник. По четкому и стройному плану политзаключенного. По его рассказам и рассказам близких, собственным воспоминаниям, а также воспоминанием сестры Марлены, замечательной харьковской поэтессы, человека светлого ума и неиссякаемого оптимизма.

Я не знаю, есть ли аналоги подобного произведения в мировой литературе. Да это и не столь важно. Очевидно одно: книга, не осуществлённая отцом и всё-таки написанная сыном, уже по самому своему замыслу уникальна.

Первая страничка плана:

«1. Предыстория. 1936 г. Исключение. Безработица. Работа до войны. Война. Мытарства с армией…»

Каждое слово предстояло расшифровать, развернуть в единственно вероятное, детальное описание событий, как бы войти в отцову логику, его понимание и оценку событий, его образ мышления. Это с одной стороны, с другой – тут не слепая реконструкция минувшего, это голос из прошлого, пропущенный через сегодняшний синтезатор ума и сердца.

За «Предысторией» следуют подглавки: «Накануне», «Арест». «Следствие», «Этап», «Пересылка в Воркуте», «Работа на котловане «, «Побеги»…

Какие-то номера плана вдруг оказываются менее «скупыми»:

«Утром ведут с вокзала, уже светло (конец марта). Я бросаю письмо на снег. Предупреждение: “Сдавайте ценные вещи”. Входим в барак… Атака блатных. Я – “а ид”. Ночные “шмоны”…»

Феликс комментирует:

«Одно обстоятельство делало отца особенно уязвимым для атак и издевательства со стороны блатных: он ведь был “а ид” (то есть еврей)… Использование уголовников в терроре против политических заключенных составляло важную часть политического террора сталинского режима…»

Но и в аду бывали радости: однажды пришла весточка от жены – любимой «Бумочки», а в самом начале лагерной эпопеи произошла случайная встреча и нежданный разговор с ней.

В книге, написанной и изданной Рахлиным-младшим, приводятся ксероксы отцовской рукописи, довоенные и послевоенные снимки, несколько фотографий, добытых уже в наши дни в архиве КГБ: тюремные «визитки» – отец и мама в фас и профиль.

А ещё – стихи, которые, оказывается, писал в лагере Давид Моисеевич. Одно из них во время памятного свидания, когда за ними не наблюдали, Рахлин-старший продиктовал сыну. Незамысловатое, ироничное и горькое стихотворение «Тюремное» с эпиграфом из Пушкина: «Узнают коней ретивых по их выжженным таврам».

 

Узнают имперьяристов по воинственным речам.

Узнают господ нацистов по закрученным крестам.

Узнают «космополистов» по горбатым их носам

Да по черным, подозрительно курчавым волосам…

Узнают всегда троцкистов по анкетным их листам.

Я ж тюремных эмгэбистов узнаю по матюкам,

А больших специалистов – по тяжелым кулакам!

 

Книгу, задуманную отцом и написанную сыном, член Союза писателей Израиля, известный поэт и публицист Феликс Рахлин, живущий в Афуле, назвал просто – «Рукопись». Я прочитал это щемящее, без слова выдумки документальное свидетельство обычной и необычной жизни Давида Моисеевича Рахлина в 45-м номере журнала «Карта», издаваемом Российской независимой правозащитной организацией. Сын мог назвать свой труд строчкой из предисловия – «Один из миллионов», мог поставить заголовок, который значится на обложке тетрадки-плана – «Грязная история». Но он озаглавил книгу строго и лаконично:

 

Давид и Феликс Рахлины.
Р У К О П И С Ь
План неосуществлённых воспоминаний отца о тюрьме и лагере сталинских лет,
прокомментированный сыном

Феликс Рахлин дал уникальному произведению вызывающе расхожее, необычайно простое и невероятно многозначительное название, которое невольно вызывает в памяти «Рукопись, найденную в бутылке» Эдгара По, знаменитый польский фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе», сенсационные рукописи Мертвого моря, нетленную булгаковскую сентенцию «Рукописи не горят!»