«12». К вечеру Блока и Гумилёва

Цикл публикаций

Гумилев

Публикации автора

«12». К вечеру Блока и Гумилёва

1.

 

– Сколько движения! Какая спешность! Какой порыв!

Здесь всё – в лихорадке, в возбуждении, стремительное, бегущее, летящее, безостановочное.

– Крутит.

– Косит.

– Рвёт.

– Свищет.

– Мнёт.

– Гуляет.

– Летит.

– Несётся.

– Орёт.

Что это такое? Где? Что случилось? Кто пишет такими словами? Уж не Влад.<имир> ли Маяковский? Откуда эти цитаты? Из «Облака в штанах»?

Нет, это – Александр Блок. Это его «Двенадцать».

Удивительно?

– Очень!

 

 

 

2.

 

Созерцательнейший из всех современных поэтов, нежнейший из мечтателей, звёздный романтик, Блок в своих стихах неизменно статуарен.

Его поэтические образы недвижимы. Остановилось всё. Мир Блока грезит. Его стихия – тишина. Здесь никто не знает поступи. Единственное движение здесь – это колебания теней, страусовых перьев на шляпе далёкой Незнакомки.

Везде – сны, сумерки, печали, невысказанность.

И вдруг – «Двенадцать»!

Это единственное кинетическое произведение Блока.

В нём грозный шум, удары грома, революционные молнии, грохот, торопливые, учащённые шаги, резкость.

Это поэма волевых импульсов – одинокий гость в нарядных залах прекрасного блоковского замка. Здесь слышны голоса твёрдости, жажда захватов, воля к действию. Здесь кажет своё кривляющееся и страшное лицо злоба.

 

… Чёрное, чёрное небо.

Злоба, грустная злоба

Кипит в груди…

Чёрная злоба. Святая злоба.

Товарищ! гляди

В оба!

 

В этой поэме все слова рвущие, воинствующие, грозящие. Все движения – захватные. Все жесты – мстящие. Все чувства – враждующие.

Но тихо, скользя, ширясь, охватывая сердца и души, и эту ночь, и этих двенадцать идущих людей, в картину прокрадывается и проползает ещё одно таинственнейшее и всерешающее начало.

Это – надрыв!

Истерия. Эхо Достоевского. Внутренняя надломленность. Боль. Неуверенность. Борение двух сил!

Вдруг всплывает вопль. По слуху ударяет: «Вопит».

Душу потрясает покаянный шёпот: «Господи, благослови».

Рядом с образом блудницы, сквозь видения её смерти, грязь и кровь выступает мучительнейшая тоска, жалящее противоречие, как бы бред растерянности:

 

«Мировой пожар раздуем –

Мировой пожар в крови.

Господи, благослови!»

 

Впервые тут поэма сочетала кровь и Бога.

Поэма и заключается этим страшным образом окровавленного Христа.

Или лгут, или не понимают те, кто утверждал и продолжает настаивать, будто у Блока впереди двенадцати Христос идёт, держа красный флаг. Не красный, а кровавый, окровавленный, растерзанный, искупительный флаг в его руках. А это не одно и то же. Это совсем другое. И не та картина, и не тот смысл, и совсем другие выводы!

 

Впереди – с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью подвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белов венчике из роз

Впереди – Исус Христос.

 

 

 

3.

 

Жертвенный смысл революции – основная и единственная идея «Двенадцати» Блока.

 

 

 

4.

 

Они идут… Куда? Неизвестно. Зачем? Неизвестно. Кто они? Неизвестно. Кто-то, куда-то, зачем-то.

Ясно одно: та сила, которая толкает их, – стихийная сила.

Это шествие среди вьюги, во мраке ночи, под хлёст снега, по скользкому мёрзлому пути, овеяно трепетом, неуверенностью и злыми страхами.

Блок описывает эту двигающуюся группу так, как можно было бы рассказывать только о пловцах, в бурю потерявших компас и весло, отданных на волю ветров, волн и случая. Валы шумят, лодку швыряет, цели далеки, направление потеряно, спасения нет, возврата нет, веры нет – последнее весло нервно бьёт по воде, а буря всё сильнее и ночь гуще.

В поэме Блока пронизывающе завывает истерический голос гибели. Сквозь удаль чуется обречённость. Русскую душу в эту минуту посетили старые знакомые – тревожные беспокойства Достоевского.

В таинственной и загадочной тьме всё страшно. Всё насторожилось. Кто-то хоронится. Кто-то – «ходит беглым шагом, хоронясь за все дома». «Вьюга долгим смехом заливается в снегах». «Кто-то машет красным флагом». Переулки глухи. Пылит пурга.

 

И Петруха замедляет

Торопливые шаги.

 

Приговоренные, обречённые, будто лишённые своей воли, кем-то ведомые на революционное заклание, без креста, в смятении сердец, они –

 

Идут без имени святого

Все двенадцать – вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль?..

 

 

 

5.

 

Идущие встревожены. Зорки. Нетерпеливы. Растеряны.

Но в том же страхе, недоумении, ошеломлёнными стоят в ночи и те, против которых идут эти двенадцать. И среди них зловещей, трагической, художественно великолепной фигурой высится «буржуй».

 

Стоит буржуй на перекрёстке

И в воротник упрятал нос.

А рядом жмётся шерстью жёсткой,

Поджавши хвост, паршивый пёс.

Стоит буржуй, как пёс голодный,

Стоит безмолвный, как вопрос!

………………..

 

Маленькое воспоминание. В то самое время, когда писались Блоком эти «Двенадцать», я сидел у В. М. Дорошевича, и он показывал мне один из своих «Альбомов французской революции».

Там поразила меня одна картина.

Ночь террора. Черно и жутко. Улица Парижа, и в её конце, на перекрёстке, выбежавший человек. Он без пальто и в цилиндре. Вся его фигура изображает смертельный испуг. Похоже на то, что ноги его ещё продолжают бежать и нужно много усилий, чтобы остановиться. А кругом никого. Должно быть, до слуха этого выбежавшего из тьмы человека долетают близкие выстрелы. Куда бежать? Что делать? Неведомо. Беспомощность и ужас!

 

 

 

6.

 

«Двенадцать» – изумительное произведение.

Конечно, это настоящая поэма революции.

По силе своих разнообразных захватов, глубине, понимания революционной стихии, великолепию своих подмечаний, вдохновенному постиганию психологии, эта поэма навсегда останется историческим памятником нашего времени.

Она чудесно и своевольно меняет свои напевности и ритмы. Она и написана как бы в разных музыкальных ключах.

Так и должно быть, потому что здесь напряжение воли борется с мучительными тревогами и страхом, решимость с подозрительностью, злоба с готовностью покаяний, сила с надрывом:

 

Уж я семечки

Полущу, полущу…

Уж я ножичком

Полосну, полосну!

Ты лети, буржуй, воробышком!

Выпью кровушку

За зазнобушку

Чернобровушку. 

 

И вдруг тут же, рядом, бок о бок, сейчас же: 

 

Упокой, господи, душу рабы Твоея…

Скучно! 

 

Вся изрезанная перекрещивающимися дорогами, неся в себе всю сложность, изменчивость и противоречивость взволнованного и потревоженного духа, многонапевная, многоголосая, многострунная, как должна быть она прочитана со сцены?

Сам я слышал её сценическое исполнение однажды.

Это было в Петербурге, весной 1918 года. На устроенном мной вечере в Мариинском театре, при участии проф.<ессора> Ф. Ф. Зелинского, Ф. И. Шаляпина, А. И. Куприна и др., должен был прочесть свою поэму и А. А. Блок.

Вместо него «Двенадцать» прочитала его жена, а теперь вдова – милая Любовь Дмитриевна Блок, по сцене Басаргина.

Читала она хорошо – сильно, сочно, звонко, даже как-то весело, так, что и самый мотив надрывности у неё окрасился в какое-то удальство.

А недавно я прочитал, как истолковала «Двенадцать» Ел. Ал. Полевицкая на берлинском вечере русских журналистов.

Она дала много нежной женственности в интонациях, разумеется, прелестно сказала заключительную строфу о Христе и очень изумила знающих её слушателей непривычным и неожиданным трагизмом. Критика тотчас же отметила, что, при всей красоте исполнения, оно всё же отличалось неровностью.

Очень понятно. Е. А. Полевицкая никогда не жила в грозной атмосфере трагедии.

Е. Т. Жихарева в этом отношении гораздо счастливее Е. А. Полевицкой. Трагизм – её стихия. Она именно трагическая и, притом, прекрасная актриса. «Двенадцать» – это её материал. При всей сложности эта поэма вполне в её средствах. Уверен, что она прочитает её умно, вдохновенно, мощно, убедительно, разнообразно. И мне самому будет приятно сказать вступительное слово о Блоке, в сознании, что я предшествую превосходной его толковательнице.


Сегодня. 1921. № 260 (18 ноября). С. 2 — 3.

Републикуется впервые. © Подготовка текста Наталья Питиримова (Тамарович), 2012.