Блок и Гумилев

Август 1921 года – черный месяц русской поэзии. В день смерти Блока, Гумилев уже был в тюрьме. Через две недели его расстреляли…   

В один месяц две такие потери – такие невознаградимые потери. Да, действительно, – страшен жребий русского поэта, страшен жребий России…   

Блок… Гумилев… Только восемь лет отделяют нас от их смерти, – а уже как будто не восемь, а восемьдесят лет прошло. И как-то не веришь, что совсем недавно, они были живыми людьми, звались Александром Александровичем и Николаем Степановичем, смеялись, курили, принимали участие в суете литературной жизни, ходили по нашему, тоже как будто не бывшему, выдуманному, виданному когда-то во сне – Петербургу.   

Блок… Гумилев…   

*

Январь, но совсем тепло – морозу ровно столько, чтобы снег не стаял. А падает снег с прошлого вечера, и все бело и завалено сугробами. Мне навстречу попадается О.Н.Судейкина, ее шубка вся в снегу, прелестное «кукольное» лицо раскраснелось. Минуту мы стоим молча под падающими снежинками. Мягко пролетают сани, мягко ступают прохожие, мягко падает снег.   

– Какой чудный день, – говорит она. – Как хорошо, что я встретила поэта в такой чудный день.   

…Я иду к Блоку. Блок живет далеко в конце Офицерской, у Пряжки. По Морской, потом по пустой белой Мойке, через снежный горбатый мост…   

Блок всегда выбирает квартиры на самом верху, с открытым широким видом. В кабинете, еще более светлом от снега на соседних крышах, – тихо и пустовато. Чинная, старая мебель, чинный порядок. На столе большой букет зимних пунцовых роз.   

Низкая комната, мягкая мебель,

Книги повсюду и сонная тишь:

Вот сейчас проползет черепаха,

Вылетит летучая мышь.   

– Подождите, я только перенумерую сегодняшнюю почту, – говорит Блок.   

Он достает тетрадку, аккуратно разграфленную и разлинованную, и записывает, от кого и когда получено письмо. Рядом графа для отметки о дне ответа. Она тоже не останется долго пустой.

Блок возится с письмами, раскладывает их, сортирует. В белом свитере он кажется молодым и похож на свой знаменитый портрет времен стихов о Прекрасной Даме.   

Потом Блок говорит о стихах и читает стихи. Не свои – это бывает очень редко – Лермонтова, Тютчева, Аполлона Григорьева. Стихи, иллюстрирующие вечную тему его бесед – смерть, любовь.   

«Зачем Вы пишете стихи о ландшафтах и статуях? Это не дело поэта. Поэт должен помнить и говорить об одном – о смерти и о любви», – писал он мне как-то из своего саратовского «Шахматова». На одной из книг, подаренных мне Блоком, надписано: «На память о разговоре о любви». На другой: «На память о разговоре о смерти…»   

В этот тихий снежный день, помню, Блок говорил о смерти. Перед прощанием он раскрыл Тютчева. Вышло – «К брату».   

Передового нет и я, как есть,

На роковой стою очереди.   

Прочел и прибавил:   

– Книги всегда отвечают на то, что думаешь. И редко лгут.   

Книга не солгала. Это было в 1916 году. На «роковой очереди» русских поэтов Блок стоял «передовым».

*

«Следующим в очереди» – был Гумилев. Не знаю, доброй или злой была фея, положившая в колыбель Гумилева свой дар – самолюбие. Необычайная, жгучая, страстная. Этот дар – помог Гумилеву стать тем, что он есть – гордостью русской поэзии; этот дар привел его к гибели.   

С семилетним Гумилевым сделался нервный припадок, оттого что другой мальчик, его сверстник, перегнал его, состязаясь в беге. Одиннадцати лет он покушался на самоубийство. Причина: неловко сел на лошадь, домашние и гости видели это и смеялись. Год спустя он влюбляется в незнакомую девочку-гимназистку, долго следил за ней, наконец, когда она входила в ворота своего дома – подбегает и задыхаясь признается: я вас люблю. Девочка ответила «дурак!» и захлопнула дверь. Гумилев был потрясен. Ему казалось, что он ослеп, оглох. Ночами он не спал, обдумывал планы мести: сжечь дом, стены которого видели его позор? Сделаться разбойником и похитить ее? Обида, нанесенная двенадцатилетнему Гумилеву, была так сильна, что и в тридцать лет он вспоминал о ней смеясь, но с горечью…   

Гумилев был слабый, неловкий, некрасивый ребенок – но он задирал сильных, соперничал с ловкими и красивыми. Неудачи только пришпоривали его.   

Часами блуждая по царскосельскому парку, он воображал тысячи способов осуществить свою мечту – прославиться. Стать полководцем? Ученым? Взорвать Петербург? Все равно, что – только бы люди повторяли имя Гумилева, писали о нем книги, удивлялись ему.   

Понемногу план завоевания мира сложился в его голове. Надо следовать своему призванию – писать стихи. Эти стихи должны быть лучше всех существующих, должны поражать, ослеплять, сводить с ума. Но надо, чтобы поражали людей не только его стихи, но и он сам, его жизнь. Он должен совершать опасные путешествия, подвиги, покорять женские сердца.   

Этим детским мечтам Гумилев, в сущности, следовал всю жизнь. Он дрался на дуэлях, охотился на львов, пошел добровольцем на войну и получил там два Георгия – наконец, принял участие в заговоре, из-за которого он погиб – а любил он больше всего тихую жизнь, писанье стихов, шахматы, долгие одинокие прогулки где-нибудь в деревне…   

*

Известно, что Гумилева предупреждали в день ареста об опасности, которая ему грозит, и советовали бежать. Известен и его ответ: «Благодарю вас – только бежать мне незачем – большевики трусы, они не посмеют меня тронуть»…   

В тюрьму Гумилев взял с собой Евангелие и Гомера. Он был совершенно спокоен при аресте и – вряд ли можно сомневаться, что и в минуту казни.   

Так же спокойно, как когда стрелял львов, водил своих улан в атаку, бравируя опасностью, говорил в лицо большевикам, что он монархист и не собирается менять своих убеждений. За два дня до расстрела он писал жене: «Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы. Пришли мне сахару и табаку»… 

Публикуется по: Г. Иванов. Блок и Гумилев // Сегодня. 1929. № 277 (6 октября). С. 5.

Републикуется впервые. Подготовка текста © 2010 Наталья Питиримова (Тамарович).