«Бабий Яр» – книга не стареющая…

Так оценил свой роман-документ сам автор в одном из писем к израильскому переводчику. И тут же уточнил: «…пока, по крайней мере» (письмо 14-е). Это «пока» длится и поныне – и неизвестно, кончится ли когда-нибудь… 

«Бабьего Яра нет. По мнению некоторых <…>, его и не было», – писал А. Анатолий (Кузнецов) в заключительной главе своей книги. Сегодня, через 39 лет после того, как её не искажённая цензурой версия вырвалась в свет, многие в мире полагают, что и вся еврейская Катастрофа придумана или, по меньшей мере, сильно преувеличена. В Интернете и сегодня торчит сайт, на котором некто Михаил Никифорук, называющий себя «председателем Исследовательского Комитета Бабьего Яра», утверждает, будто «Аэрофотосъёмка до и после Отечественной войны показала отсутствие еврейских массовых захоронений» в Бабьем Яру. Про довоенные времена спорить не будем, но вот после того, как гитлеровцы, по их же собственному скрупулёзному подсчёту, за два дня, 29 и 30 сентября 1941 г., расстреляли в той киевской яме более 30 тысяч детей, стариков и женщин – ВСЁ наличное еврейское население украинской столицы, а затем в течение двух лет оккупации добавили к ним ещё десятки тысяч людей других национальностей, слова «главного исследователя» свидетельствуют разве что о его выдающейся беспардонности… Такие «исследования», вместе с сенсационным утверждением президента Ирана Ахмадинеджада о том, что не было не только Бабьего Яра, но и весь Холокост придуман, придают роману-документу об этом Яре особую, вневременную злободневность.   

А ведь, скажем прямо, подзабыта и сама уникальная книга о Яре – о ней не часто пишут, её мало цитируют. Её автора некоторые безудержные фантазёры пытаются зачислить в «тайные евреи» (например, у известного своим неравнодушием к нашей нации Станислава Куняева я прочёл как известный факт, будто бы «настоящая фамилия» автора Бабьего Яра – «Герчик». В то время как даже из романа известно: мать Анатолия, Мария Фёдоровна, урождённая Семерик – украинка, отец, Василий Герасимович Кузнецов – из курских крестьян. И не у 12-летнего Анатолия, а у его дружка Шурки Мацы была проблема: как скрыть от оккупантов, что отец – еврей…   

«Бабий Яр» – это, как определил жанр своего произведения А. Анатолий, «роман-документ», причём слову «документ», автор придавал ключевое значение. «Всё в этой книге – правда», – гласит первая же фраза повествования. Но именно это слово почему-то исчезло с титульного листа сравнительно недавнего российского её переиздания (издательство Захаров, М., 2001). Там в подзаголовке написано только «Роман». А в романе – известное дело, «чего не придумаешь»…

Но все ли молодые читатели знают, что с этой книгой был связан один из самых громких литературно-политических скандалов столетия?!   

В 1965 году арестованному Юлию Даниэлю (одному из двух главных фигурантов предыдущего литературно-политического скандала) следователь ставил Анатолия Кузнецова в пример как благонамеренного соцреалиста. Именно в те дни бывший киевский пацан с Куренёвки, живший с рождения, в том числе и во время войны, буквально на краю Бабьего Яра, писал свою Главную Книгу – свидетельство о самой массовой в истории казни и о том, как в государстве, где произошла эта трагедия, властители, продолжая дело палачей, стремятся уничтожить любой след её, – даже пепел!   

Публикуемые письма А. Анатолия (Кузнецова) к переводчику его романа на иврит Шломо Эвен-Шошану – это, по существу, авторский творческий дневник, хронологически точно совпадающий с периодом непосредственного создания книги, а затем – с драматической историей её издания. Правда не могла в не изуродованном цензурой виде появиться на родине писателя – в СССР, и тогда он принял дерзкое решение: бежать за рубеж. Хитроумным способом усыпив бдительность КГБ, выразив готовность негласно с ним сотрудничать, писатель, под видом творческой необходимости побывать в Лондоне для написания книги о деятельности там Ленина, получил разрешение на такую поездку. Он скопировал на кинопленку собственную рукопись романа «Бабий Яр», подвергшуюся в советском издании цензурным искажениям, сумел провезти её тайно через границу СССР и, попросив политического убежища у британских властей, издал подлинный, полный текст, как по-русски, так и в переводах.   

Естественно, что первая, «советская», часть писем не содержит истинной картины того, как расправлялись с рукописью романа идеологические церберы советского режима, но внимательный и вдумчивый читатель оценит ту изобретательность, с какой автор писем усыплял бдительность советских перлюстраторов, прибегая к ухищрениям, какие не снились и Эзопу. Обратите, например, внимание на бодряческий тон «радостного» сообщения (в письме 3) о том, что скоро на месте массовых расстрелов евреев будут гонять в футбол! У писавшего – сердце кровью обливалось, но ему важно было, чтобы о безобразии и вандализме узнали в Израиле, и он не побоялся предстать перед своим корреспондентом в превратном виде: человеком эмоционально тупым. Любопытно: адресат признался, что и в самом деле принял это сообщение за «чёрствость автора». Недоразумение выяснилось лишь во время их личной встречи, уже когда Кузнецов жил в Лондоне.   

Переписка русско-украинского писателя с еврейским литератором ценна и тем, что представляет собой один из памятников взаимодействия культур. Ключевое значение имеет сама фигура израильского переводчика, выходца из высококультурной семьи еврейских интеллигентов. Его отец был учителем иврита в Минске, трое братьев Эвен-Шошан, репатриировавшись в начале – середине 20-х гг., сыграли видную роль в строительстве еврейского государства, его культуры, науки, общественной жизни: старший, Цви, стал видным деятелем рабочего движения Израиля; средний, Авраам, – выдающимся учёным-лексикографом, автором широко известных словарей иврита; младший, Шломо, – работником сельского хозяйства и неутомимым журналистом, исследователем, переводчиком на иврит с русского и идиша. В без малого десятилетнем союзе двух этих людей: русского писателя и еврейского переводчика, несущих своим народам правду о Катастрофе ХХ века, заключён очевидный оптимистический, гуманистический смысл.   

Их переписка позволяет по-новому взглянуть на историю создания романа-документа о Бабьем Яре. Прежде всего, есть основания считать, что уже первое письмо Эвен-Шошана стало толчком к началу интенсивной работы Анатолия над своей книгой – ведь до этого он 20 лет не мог решиться на осуществление своего замысла. А уже во втором своём письме сообщает, что приступил к работе над романом. Столь «экзотичное» для советского человека явление, как неожиданное письмо из Израиля, вполне могло сыграть роль катализатора. Еврейская тема – одна из ведущих в книге, а в одном из писем (12-м) он отмечает, что многие сообщаемые им «сенсационные вещи» «особенно будут… интересны читателям-евреям». Надо ещё учесть и то трепетное отношение к Святой Земле, какое он испытывал как христианин, – недаром (в письме 15-м) просил Шломо привезти ему в Лондон «маленький камушек… как кусочек земли Израильской». А к народу еврейскому был проникнут особым сочувствием – это сказалось, например, в отказе от гонорара за израильское издание его романа. Лишь к этому изданию написал он эксклюзивное предисловие… Мы узнаём из этих писем и о том, что в Израиле у него были и другие корреспонденты-литераторы и что он проявлял острый интерес к еврейской, израильской культуре – негодовал (см. письмо 18-е) по поводу замалчивания в СССР творчества Шолом-Алейхема, в письме 3-ем высоко оценил певческое искусство Яффы Яркони – звезды тогдашней израильской эстрады.   

Но, пожалуй, не менее важно, что в этом своеобразном эпистолярном дневнике раскрываются особенности характера его автора – человека необычайно отзывчивого на людскую боль, непреклонно решительного в отстаивании своей правоты, внимательного к друзьям, но и не боящегося спорить с ними… Интересно в этом отношении письмо 17-е, продолжающее страстный спор автора с другом об отношении к личности и делам Владимира Ленина, начатый во время их встречи в Лондоне.   

Можно надеяться, что письма, которые сделал общедоступными адресат – Ш. Эвен-Шошан (кстати сказать, продолжавший почти вплоть до самой кончины на 95-м году жизни активную творческую работу по переводу шедевров русской поэзии на язык Израиля), будут интересны читателям и, в частности, исследователям истории литературы, культуры и политики. Не случайно впервые они появились в журнале «22»: ведь именно на его страницах, в № 10 за 1980 год, вскоре после безвременной смерти писателя (он немного не дожил до 50 лет, скончавшись в своём лондонском доме от третьего инфаркта), были напечатаны (с предисловием С. Рубашовой (Хайтиной), не раз упоминаемой в письмах) три неизвестных его рассказа. Нынешняя публикация писем, значительно более полная за счёт восстановления некоторых купюр и добавления двух дополнительных текстов А. Анатолия, адресована непосредственно читателям России и, как мы надеемся, будет содействовать лучшему пониманию творчества и личности писателя на его родине и во всём русском мире. Оригиналы писем и русская часть библиотеки Ш. Эвен-Шошана с любезного согласия его наследников были переданы муниципалитетом г. Афулы, в окрестностях которой прошла вся его жизнь, на хранение в отдел рукописей и редкой книги научной библиотеки университета г. Хайфы.   

Феликс Рахлин

Г. Афула, Израиль