Юлиан Семёнов

В последней моей передаче цикла «Беседы с писателем Семеновым» гость телестудии говорил:

– Планов много… Думаю о новой пьесе для Севастопольского театра имени Луначарского…

Кончался очередной театральный сезон. Мы затеяли с Юлианом Семеновичем пьесу, которую я даже «забил» в репертуарный план, под рабочим названием «Реквием по Гренаде».

Уже в январе 68-го на мой завлитский стол лег черновой вариант пьесы. Она была написана по следам событий, отбушевавших пару лет назад у атлантических берегов Южной Америки. Я говорю о конфликте между Англией и Аргентиной из-за Фолклендских островов, что расположены недалеко от Магелланова пролива – за десятки тысяч километров от Британии.

лошадей…»

Это не Исаак Бабель и не Константин Паустовский, признанные стилисты российской словесности, блистательные мастера метафорической прозы: один – прозы, писанной сочными масляными красками, другой – лирической, прозрачной акварелью. Это – Юлиан Семенов. Начало рассказа «Мой гид» – про мальчонку-одессита, который ведет писателя по своему родному, шумному и цветастому южному городу у моря.

« – Ну, как вам город?

– Прекрасный город.

– Вы рано сказали, что это прекрасный город, дядя. Если вы не посмотрите кино Гриши Поженяна «Жажда», вы ничего не поймете за Одессу, дядя…»

Позвонил Семенов.

– Борис, я только что прилетел из Лихтенштейна. Мы с Эдуардом были в Лондоне, на аукционе «Сотби», кое-что удалось вызволить… А главное: он помог мне встретиться со Шпеером. Тот что-то знает про Янтарную комнату… Но это особый разговор. А пока – приезжайте, «товарищ барон» передал вам пакет.

В пакете оказались фотографии, сделанные Эдуардом Александровичем в Питере, на Никольском кладбище. Но в конверт был вложен еще один презент – открытка, изданная в Лихтенштейне «товарищем бароном». Открытка с портретом Александра Васильевича Суворова. На обороте – собственноручная надпись дарителя:

«Борису Эскину на память от барона Эдуарда фон Фальц-Фейна».

– Знакомьтесь, Борис, – говорит Семенов, – Это мой гость из Лихтенштейна, барон Фальц-Фейн. Сейчас – из Москвы…

– Эдуард Александрович, – с явным удовольствием сообщает гость. В далеком альпийском княжестве ему не часто доводится вот так, по-русски произносить свое имя и отчество.

– А еще правильнее, не из Москвы, а прямеха… прямехонь… – он говорит с очаровательным европейским акцентом, и так хочется ему выговорить, наверно, еще в дореволюционном детстве слышанное, красивое крестьянское словечко «прямехонько»!

– … прямехонько из Аскания-Нова.

Ему нравились эти строки Евгения Евтушенко:

Я разный. Я натруженный и праздный,

Я целе- и нецелесообразный,

Я весь несовместимый…

Вряд ли, Юлиан Семенович проецировал на себя все переливы евтушенковского «разнообразия». Нет, в отличие от своего друга-поэта, мечущегося, одновременно искреннего и фальшивого, во многом позера и лицедея, в чем-то по-настоящему честного, но и в немалой степени приспособленца, Семенов – фигура куда более цельная. «Натруженный» – да, безоговорочно, «праздный» – вряд ли: главные его праздники – за письменным столом, а мимолетные застолья и разгулы – апарты, реплики в сторону. «Целе-» и «нецелесообразный» – тут однозначно: «целе!» Целесообразный, целеустремленный, целенаправленный. А эпитет «несовместимый» явно не подходит к Юлиану. Совместимый! И с хрущевской оттепелью, и с ханжеским режимом догнивающего социализма брежневско-андроповского образца, и с горбачевской недоделанной перестройкой. И тут не было политической мимикрии, он не «колебался с колебаниями линии партии» – его амплитуда колебаний была достаточно независимой и самостоятельной.